— Понимаю, — согласился Бленкинсоп. Он протянул руку за своей шляпой. — Будь ваша воля, вы бы засунули Коллистера в каркас Мэлони. Не стану обсуждать научную сторону этого эксперимента, так как верю, что вам бы он удался. Но я неплохо разбираюсь в законах. Моя жизнь протекала не в лаборатории, в окружении приборов и машин, а в нашем грешном и жестоком мире. Примите совет жалкого реалиста: вам не найти такого закона, который дал бы вам право на подобные фокусы, даже если бы вы агитировали за их гуманность до самого страшного суда.
— Но…
— Пора вам и повзрослеть наконец, — нетерпеливо перебил его Бленкинсоп. — С вашим идеализмом вам место разве только в детской. Я не могу выпустить на рынок воздушный замок, мне не дадут за него и стоимости пачки сигарет.
Пухлая рука протянулась к ручке двери, и человек, стоящий по ту сторону её, отпрянул в темноту.
— Советую вам лучше поломать голову над вашим стереоскопическим телевизором. На нём можно крупно заработать. Публика хочет этого, а кто мы такие, чтобы отказывать массе в её желаниях? Что касается вашей бредовой машины, то если вы предложите мне ещё что-нибудь в этом роде, я просто умру со смеху.
И, смеясь, он вышел из комнаты.
И умер.
Дженсен заметил Уэйну:
— Силёнок у тебя — кот наплакал, но сразу видно ты старик башковитый и котелок у тебя варит.
Он внимательно оглядел учёного и увидел, что утомлённые глаза старика светились внутренним огнём и одержимостью.
Этот седовласый фраер — крепкий орешек, решил Дженсен. В нём чувствуется душевная твёрдость, которую нельзя не уважать. Старик поймёт, конечно, что сопротивление бессмысленно, он не сделает попытки применить силу. Но он будет думать, думать, думать… Нужно быть начеку, а то, чего доброго, тебя могут и перехитрить.
— Для вашего и моего блага, — предупредил он Уэйна, — вам следует кое-что знать: во-первых, я вчера смылся из камеры смертников. И возвращаться туда не намерен. — Он ткнул Уэйна в плечо. — Никогда!
— Я так и подумал, что вы преступник, — сказал Уэйн. Он перевёл взгляд с верёвок, опутывавших его тело, на блестящую поверхность аппарата, а затем на стоявшего перед ним человека с жёсткими чертами лица. — Ваша фотография была помещена в утренних газетах рядом с фото ваших сообщников.
— Ага, это были я, Хаммел, Жюль и Краст. Мы скрылись в разных направлениях. Я не буду скучать о них, даже если никогда их больше не увижу.
— В газетах было написано, что вас зовут Генри Мейнелл Дженсен, что вы опасный преступник, убивший двух человек.
— Сейчас уже трёх — я пришил и того толстяка.
— А, Бленкинсопа — вы убили его?
— Да, заткнул ему глотку навечно. Это было совсем нетрудно.
Уэйн молча обдумывал что-то. Наконец он сказал:
— Вы понесёте за это наказание.
— Ха, — вскричал Дженсен, наклоняясь вперёд, — послушайте, вы, доктор или профессор, как вас там, я всё слышал о вашем гениальном изобретении. Толстяк был не дурак, он готов был поверить, что оно и в самом деле работает так, как вы говорите. Я-то с самого начала знал, что вы не врёте. Это просто блеск! Вы же можете стать моей крёстной матерью.
— Каким образом?
— Поможете приобрести новое облачение для моей души.
— Прежде я увижу вас у чёрта в преисподней.
— Ну, ну, папаша, не стоит кипятиться. Положение у тебя не блестящее, так что не советую лезть в бутылку по пустякам! — Он проверил верёвки, которыми ноги его жертвы были привязаны к стулу. — Легавым нужно моё тело, только тело — и ничего больше. Им хотелось бы увидеть, как оно будет болтаться на перекладине. Ну что ж, они его и получат — лицо, отпечатки пальцев и прочие предметы. Вы — единственный человек на свете, у которого хватит мозгов осчастливить всех — дать им то, о чём они мечтают, и помочь мне заполучить то, в чём нуждаюсь я. Мне ведь ничего не нужно, кроме приличного, не сильно поношенного тела, к которому полиция не проявляет никакого интереса. Как приятно делать людей счастливыми!
— Оставайтесь в том теле, которое при вас, — сказал Уэйн. — Я стар и не боюсь умереть. Можете добавить ещё одно преступление к тому грузу, который лежит на вашей совести, если только она у вас осталась, но вы всё равно ничего не добьётесь.
— Послушай, папаша, — процедил Дженсен; глаза у него стали ледяными. — Можешь упрямиться, сколько душе угодно, меня этим не разжалобишь. В те времена, когда я был идиотом и верил в честный труд, я закончил курсы электриков. Если я рано или поздно не разберусь в твоей машине, тогда меня действительно следует повесить.