— Клянусь моим отцом и моей матерью, я никогда больше и близко не подойду к твоему подножию, не наступлю на твою тень, если только…
— Тише, козявка, не мешай мне. Я думаю, нельзя ли обратить тебя в хорошенькую задачку.
Каменная голова приблизилась к Хосе Фелипе и долго глядела на него пустыми каменными шарами.
— Допустим, я раздавлю тебя. Ты, конечно, умрёшь. И, конечно, рано или поздно твои сородичи придут сюда на поиски. Я их тоже раздавлю. И чем выше вырастет гора трупов, тем загадочнее будет их гибель. Молва об этом разойдётся, как расходятся по воде круги от брошенного камня. В конце концов другие козявки, несообразительнее, чем ты, придут сюда и займутся расследованием. И если я вовремя не остановлюсь, то отыщется умник, который разгадает тайну, и уж тогда найдут способ стереть меня в порошок.
— Я не хочу умирать, — завывал Хосе Фелипе, — я ничем не заслужил безвременной смерти.
В джунглях между тем возобновилась жизнь, где-то в отдалении, точно сочувствуя ему, защебетали попугаи.
— А впрочем, это тоже проблема, — размышлял вслух колосс, пропуская мимо ушей мольбы пленника. — Она не потребует долгих размышлений, но зато сдобрена риском. И это придаёт ей особую прелесть. Пусть я брошу камень, тогда я должен высчитать скорость распространения волн, их частоту и расстояние, на котором они затухнут. Интересно, смогу ли я вовремя проснуться с готовым решением, чтобы отвратить собственную гибель? — Колосс опять усмехнулся. — В этом, несомненно, есть что-то оригинальное, что-то совсем новое. Ничего себе задача, от решения которой зависит вся моя жизнь! Она всерьёз увлекает меня. Да, да, увлекает!
Каменные пальцы, хрустнув, стали сгибаться, приближаясь к Хосе Фелипе.
— Сжалься надо мной, — закричал человечек, едва дыша в каменных объятиях.
— Сжалиться? — пальцы немного ослабили хватку. — Жалость? Что за туманное понятие! Заключена ли в нём имманентно какая-нибудь проблема? — Мыслитель помолчал. — Нет, ничего не вырисовывается. — Опять молчание. — Но я понимаю тебя, козявка. Допустим, я подарю тебе крупицу жалости, тогда, пожалуй, можно будет немного развлечься. Хорошо, я пойду на это. Так и быть, пожалею тебя. Сыграю с тобой в одну маленькую игру.
— Опусти меня на землю! Освободи меня!
— Погоди. Ещё не время. Сначала поиграем. — Гранитные шары глядели на него, но взгляд их был пуст, безнадёжно пуст. — Игра заключается в следующем: я пощажу тебя, если ты докажешь, что твой ум не уступает моему. Сумей обратить меня снова в камень, и ты получишь свободу. Так что думай, козявка, напряги свои жалкие мозги. Итак, начинаем: ты против силикоида!
— Обратить тебя в камень?
Для Хосе Фелипе эти слова были лишены всякого смысла. Страх всё ещё не покидал его, но в нём вдруг стала закипать злость, разъедающая страх.
— Да, придумай что-нибудь. Не какую-то пустяковую проблему, решить которую ничего не стоит в промежутке между ударами моего пульса. Мне нужна проблема одних со мной временных масштабов. — Каменная рука чуть наклонилась. — Ну, думай, изобретай, как погрузить меня в каменный сон и спасти себе жизнь.
Хосе Фелипе в отчаянии прижался к каменному пальцу, соскользнул вниз, уцепился, снова соскользнул. Стиснув зубы, тщетно заставлял мозг работать. Он не умел думать, и это ему было известно лучше других. Он был человеком храбрым, при обычных обстоятельствах, разумеется. Но мыслителем не был. Ещё никто никогда не хвалил его за оригинальную мысль. Даже кроткий, безобидный брат Бенедиктус, и тот однажды сказал, что Хосе Фелипе так глуп, что ему и жить-то незачем. По-видимому, преподобный отец был прав, ибо конец его близок.
Брат Бенедиктус…
Сказал, что он глуп.
Почему?
Брат…
— Скорее! — Рука ещё сильнее наклонилась. — Только безмозглые идиоты так медленно думают!
Съехав на самый край, Хосе Фелипе невероятным усилием воли заставил себя не разжать рук, обхвативших каменный палец. Ноги его уже болтались в воздухе. Мысленным взором увидел он внизу мула величиной с мышь, а рядом исковерканный труп начало длинной цепи убийств, первое звено адской затеи. Руки у него побелели от напряжения. Только бы не сорваться, только бы…
— Скорее!
Ладонь наклонилась ещё.
Вдруг безумная ярость захлестнула всё существо Хосе Фелипе, подавив страх, умножив стократ силы. Ловко изогнувшись, он одним махом перебросил тело на. огромный палец, выпрямился во весь рост. Его яркие чёрные глаза горели от гнева, он потрясал перед каменной физиономией до смешного крошечным кулаком, первый раз открыто глядя в лицо врагу.