— Порой что-то должно натолкнуть на мысль, — сказал, — но даже в голову не приходит, что это может быть. На днях кто-то прислал мне вот это. Что нам подумать о его намерениях? — Зрители, все как один, насторожились, наверное, просто из опасения, что на них укажут.
После солидной паузы один мужчина произнес:
— Это на самом деле случилось или это только вы так говорите?
— И то и другое. Разницы никакой. — Я мог бы сказать больше, чтоб доказать, что способен отличать действительность от собственных фантазий, если бы меня не потянуло спросить: — Зачем посылать кому-то пару старых карт?
— Возможно… — Казалось, женщина уже жалела, что заговорила, она дважды откашлялась, прежде чем выговорила: — Возможно, они вам на судьбу указывают.
— Я не понимаю, что это значит.
— Возможно, они вам разъяснить стараются.
Я мог бы сказать, что это невозможно, коль скоро, прежде всего, карты не мне были посланы, но это повлекло бы за собой слишком много объяснений. Больше огорошило то, что слова женщины дали мне проблеск своего рода правды. Картинка отпечаталась у меня в голове: какая-то фигура следит за мной через стол с разложенными на нем картами. Фигура не то что нечеткая, а зыбкая, будто составленная из той неуемной темноты, какую увидишь там, где нет никакого источника освещения. Эта идея вывела меня из себя куда больше, чем воодушевила: по сути, не сказал бы, чтоб она вообще мне по нраву пришлась. И все же я сказал женщине, что из этого могла бы получиться история, и поблагодарил ее. И попросил задавать последние вопросы. Когда охотников не нашлось, организаторы по-быстрому закруглились.
Я поставил автографы на нескольких книжках, потом поужинал с кем-то из участников фестиваля, но с трудом заставлял себя прислушиваться к разговорам за столом и даже смаковать блюда кантонской кухни. Образ фигуры за столом, окруженной гнетущей темнотой, начинал восприниматься воспоминанием или искажением такового, однако не означало ли это попросту, что я силился вызвать в памяти момент фестивального мероприятия, когда это запало мне на ум? Как только вежливость позволила мне распрощаться с хозяевами, я пожелал им доброй ночи и отправился обратно в гостиницу, где ощутил необходимость еще раз принять душ. После этого я бы спать улегся, если бы не принялся гадать, куда девать Маллесонов пакет. Уложил его в ящик с непременной Библией в тумбочке чуть поодаль от кровати.
Должно быть, я задремал, несмотря на видение, не оставлявшее меня и не прояснявшееся, потому как проснулся я в два часа ночи с минутами. Было такое ощущение, словно я услышал, как нечто не особенно заметное двигалось в темноте. Единственный свет исходил от худосочных цифр на прикроватных часах, он еще больше усиливал темноту. Пока нащупывал шнур над кроватью, показалось, будто собираю пальцами нечто вроде сажи. Добравшись до шнура, принялся оттирать все пальцы разом. В свете часов я разглядел, что не так плотно задвинул ящик, как мне представлялось, поскольку по нему пролегала тень, словно тонкая полоска земли. Наверняка просто оттого я так до конца и не проснулся, эта самая щелка черноты и выглядела такой беспокойной. Потянувшись с кровати, захлопнул ящик и принялся оглядывать номер. О чем он мог мне напомнить? Потом я понял, точнее, даже больше того, всплыло в памяти, как я в первый раз самостоятельно остановился в гостинице.
Я был тогда, более полувека назад, в Харрогейте на конференции по научной фантастике. После я десятки лет почти каждую Пасху ездил куда угодно в Британии, где проводились ежегодные конференции. Я проводил эти выходные, выслушивая, что полагалось по программе, и встречаясь со все более стареющими старыми друзьями, обычно в баре. Исчерпав программу дня, расходились группами по номерам и зачастую поиграть где-нибудь в гостинице в карты. Воспоминания об этом сняли скрепы с моей памяти, и я потрясенно ощутил, словно бы темная часть моего разума уступила, дав осознать, что я и впрямь встречался с Маллесоном в одни из таких пасхальных выходных. Люди, которым я звонил, чтобы порасспросить о нем, в конце концов были правы.