Эрик сказал:
— Бак в порядке, и корабль, по-моему, тоже. Но вот выдержит ли кабина?
— И знать этого не хочу.
— Десять миль.
В пятистах милях над нами, недостижимый, оставался атомный ионный двигатель, который должен доставить нас домой. На одной химической ракете нам до него не добраться. Ракета предназначалась для использования после того, как воздух станет слишком разреженным для турбин.
— Четыре мили. Нужно снова открыть клапан.
Корабль вздрогнул.
— Я вижу землю, — сказал Эрик.
Я её не видел. Эрик поймал меня на том, что я таращу глаза, и сказал:
— Забудь об этом. Я-то пользуюсь инфракрасным, и то деталей не различаю.
— Нет ли больших, туманных болот с жуткими, ужасающими чудовищами и растениями-людоедами?
— Всё, что я вижу — голая горячая грязь.
Но мы уже почти опустились, а трещин в кабине всё не было. Мои шейные и плечевые мускулы расслабились. Я отвернулся от окна. Пока мы падали сквозь ядовитый, всё уплотняющийся воздух, прошло несколько часов. Я уже надел большую часть скафандра. Теперь я привинчивал шлем и трёхпалые перчатки.
— Пристегнись, — сказал Эрик. Я так и сделал.
Мы мягко ударились о землю. Корабль чуть наклонился, снова выпрямился, ударился о землю ещё раз. И ещё; зубы мои стучали, а закованное в панцирь тело перекатывалось в изорванной паутине. «Чёрт», — пробормотал Эрик. Я слышал доносящееся сверху шипение. Эрик сказал:
— Не знаю, как мы подымемся обратно.
Я тоже не знал. Корабль ударился посильней и остановился, а я встал и направился к шлюзу.
— Удачи, — сказал Эрик. — Не оставайся снаружи слишком долго. — Я помахал рукой в сторону его кабинки. Температура снаружи была семьсот тридцать.
Наружная дверь открылась. Охлаждающий узел моего скафандра издал жалобный писк. С пустыми вёдрами в обеих руках и со включённым головным фонарём, освещающим дорогу в чёрном мраке, я шагнул на правое крыло.
Мой скафандр потрескивал и ужимался под действием высокого давления, и я постоял на крыле, выжидая, пока он перестанет. Было почти как под водой. Луч нашлемного фонаря, достаточно широкий, проникал не дальше, чем на сто футов. Воздух не может быть таким непрозрачным, независимо от плотности. Он, должно быть, полон пыли или крошечных капелек какой-то жидкости.
Крыло убегало назад, точно острая, как нож, подножка автомобиля, расширяясь к хвосту и переходя в стабилизатор. Позади фюзеляжа стабилизаторы соединялись. На конце каждого стабилизатора находилась турбина — длинный фигурный цилиндр с атомным двигателем внутри. Он не должен быть горячим, так как им ещё не пользовались, но на всякий случай я всё-таки прихватил счётчик.
Я прикрепил к крылу линь и соскользнул на землю. Раз уж мы всё равно здесь… Почва оказалась сухой красноватой грязью, рассыпающейся и такой пористой, что напоминала губку. Лава, изъеденная кислотами? При таком давлении и температуре коррозии подвержено почти всё что угодно. Я зачерпнул одно ведро с поверхности, а второе — из-под первого, потом вскарабкался по линю и оставил вёдра на крыле.
Крыло было ужасно скользкое. Мне приходилось пользоваться магнитными подошвами, чтобы не упасть. Я прошёлся взад-вперёд вдоль двухсотфутового корпуса корабля, производя поверхностный осмотр. Ни крыло, ни фюзеляж не носили признаков повреждения. Почему бы и нет? Если метеорит или ещё что-нибудь перебило контакты Эрика с его чувствительными окончаниями в турбинах, то какое-то повреждение или свидетельство должно быть и на поверхности.
И тут, почти внезапно, я понял, что есть и альтернативное решение.
Подозрение было ещё слишком туманным, чтобы оформить его в словах, и к тому же мне следовало ещё закончить проверку. Очень трудно будет сказать об этом Эрику, если я окажусь прав.
В крыле были устроены четыре проверочные панели, хорошо защищённые от жара, бывающего при вхождении в атмосферу. Одна находилась на полпути назад, на фюзеляже, под нижним краем бака-дирижабля, присоединённого к фюзеляжу таким образом, что корабль спереди выглядел, как дельфин. Ещё две находились в хвостовой части стабилизатора, а четвёртая — на самой турбине. Все они держались на утопленных в корпус болтах, открывавшихся силовой отвёрткой, и выходили на узлы электрической системы корабля.
Ни под одной из панелей ничто не было смещено. Соединяя и размыкая контакты и справляясь по реакциям Эрика, я установил, что его чувствительность прекращалась где-то между второй и третьей контрольными панелями. Та же история была и на левом крыле. Никаких внешних повреждений, ничего неисправного в соединениях. Я снова спустился на землю и не торопясь прошёлся вдоль каждого крыла, направив луч головного фонаря вверх. Снизу тоже никаких повреждений.