Выбрать главу

— О Великий Тифон, Великий Сет, Великий Ноденс! — пропел друид.

Его голос невнятно перешел на кельтский, затем — на древний финикийский. Кудесник долго пел и шептал, и от его слов пламя свечей в комнате зачахло и погасло. Двое мужчин умерли. Живы были только друид и змея — и ужасный голос, произносивший странные слова, от которых дрожал воздух. Теперь, казалось, сквозь извивающиеся кольца змеи быстро пробивалось пламя.

Оно вырывалось с обоих концов. От хвоста на шее Тиберия исходило тусклое голубое пламя. Другое, из головы, окружавшей горло Калигулы, было ярко-красным.

Оба пламени встречались и сливались в теле змея, казалось, проходили насквозь и искали противоположные концы. Внезапно свечи вспыхнули, змея снова зашипела, а затем отползла от молодого упругого и сморщенной старой шеи. Оба, юноша и старик, снова начали дышать. Молодое горло двигалось ровно, в то время как старое хрипело и дрожало. Змея выскользнула из постели и отползла к тонким рукам друида, в полной невредимости. Затем, когда волшебник поймал ее, она снова превратилась в простой деревянный посох. Друид улыбнулся и повернулся к кровати.

— Готово, — объявил он.

— Да. Дело сделано! — торжествующий голос Тиберия сорвался с губ Калигулы.

— Что ты наделал? — слабый голос Калигулы исходил от тела Тиберия в постели. — Что случилось? Где я?

С новой силой, рожденной ужасом, тело старого Тиберия выпрямилось, и ошеломленные глаза Калигулы уставились на своё прежнее тело. Тело Калигулы подхватило подушку. Тиберий осторожно прижал ее к своему бывшему рту, увидел, как его собственное тело откинулось на матрас и слабо сопротивляется, медленно задыхаясь.

— Все кончено.

Новый цезарь выпрямился. Друид усмехнулся, и они оба вышли из комнаты. Почерневшее лицо старого Тиберия злобно смотрело на них из темноты, его распухший язык высунулся, словно в насмешке.

Новый император был объявлен народу.

— Калигула! Да здравствует молодой император! Слава маленькому сапожку!

Толпы с охотой приветствовали его. Калигула вошел в свои личные покои, а крики народа все еще доносились с дворцового крыльца. Он подошел к окнам и закрыл их от шума, затем повернулся к улыбающемуся друиду. Теперь тот был одет в бархат, его борода завита и надушена. Кольца украшали его пальцы, и морщины, вызванные постом и лишениями, исчезли с лица. Но на нем появились новые, еще более неприятные — морщины зла вокруг глаз, морщины лукавства на губах. Его улыбка утратила тень мудрости, став атрибутом человеческой алчности.

— Ну, цезарь? — произнес чародей. — Доволен ли ты?

— Нет. — Император нахмурился. — Это ужасное положение вещей, друид. Кажется, будто я перешел от плохого к худшему. Как Тиберий, я мог делать все, что хотел, поскольку от меня этого ждали. Они ненавидели и боялись каждого моего поступка. Поэтому я не был вынужден противоречить своей природе. Но как Калигула, я должен играть другую роль. Теперь я герой, и должен быть добрым, добрым и милосердным. Тяжесть условностей велика, друид. Я не могу избежать того, что от меня ожидают.

— Почему бы не побыть хорошим, — предложил друид, — если столь примитивные понятия, как добро и зло, составляют твою философию? Я даю тебе новый шанс, новую жизнь, так сказать.

Почему бы не искупить вину?

Цезарь рассмеялся.

— Что, друид? Значит, ты струсил?

— Не я. Поступай, как хочешь, — поспешно поправился кудесник.

— Но я не могу. Мне снова нужны мои спинтрийцы. Клянусь трезубцем Нептуна, у меня снова молодое тело, пригодное для удовольствий и наслаждений. Вот почему я желал молодости. Но как Калигула я не могу использовать его просто так.

— Выход есть, — согласился друид.

— Какой? Скажи мне? Я схожу с ума от скуки.

— Ты мог бы… заболеть.

— Да.

— А когда ты выздоровеешь, будешь причислен к сонму богов.

Так поступали твои предки. Августу поклоняются как богу. Ты тоже можешь им быть, только живым. Простые люди знают, что у богов другие моральные принципы, подобные Юпитеру в мифах.

И твои близкие здесь, во дворце, воспримут перемену в тебе как безумие, вызванное болезнью.

— Друид, ты прав! Ах, как мне повезло с твоим советом!

Друид улыбнулся.

— Заболей на месяц, — посоветовал он.

И Калигула болел целый месяц. Когда он оправился, заболел весь Рим. Ибо обожествленный, Калигула царствовал на земле как в аду. Рим стал его преисподней, и все души чувствовали муки его величества. В качестве божества, его выходки сначала не вызывали сомнений — а потом стало уже слишком поздно. Он убил своего усыновлённого кузена и старого капитана своей гвардии, заменив его человеком, которым мог легко манипулировать. Как только армия оказалась полностью в его власти, он стал тираном.