Армия еще белых фигур маршировала в застывшей процессии у грязных стен — армия замерших трупов — воинство мумифицированных, забальзамированных, окаменевших, окостеневших… у него кончились слова, чтобы описать это, и он виновато осознал, что даже названные слова довольно ошибочны для описания впечатлений от этих безмолвных восковых фигур. Те застыли в неподвижности, и это вызывало странное чувство зловещего ожидания. Казалось, прототипы только что умерли или, скорее, были заморожены в каком-то воздушном, невидимом льду, который вот-вот растает и выпустит их в любой момент из плена.
Потому что они были реалистичны. И световые эффекты в комнате скрывали существовавшие грубости и пятна. Бертран пошел вдоль левой стены, пристально вглядываясь в каждую отдельную фигуру или их группу. Сюжет этих экспонатов был мучителен до крайности. Причиной было преступление — извращенное и ужасное. Чудовище Лэндру подкрадывалось ночью к спящей жене; вот маньяк Толур с окровавленным ножом прячется за бочками, а его маленький сын спускается по лестнице в подвал. Три человека сидят в открытой лодке, один безрукий, безногий, безголовый, а остальные пируют… Жиль де Рец стоит перед алтарем, высоко подняв чашу, и его борода в красных пятнах, а у ног лежит растерзанная жертва… Женщина корчится на колесе, а крысы с острыми клыками бегают по полу подземелья… С того, кто висит на виселице, живьем сдирают кожу, и гигантский Дессалин приближается с освинцованным хлыстом… Убийца Вардак предстал перед обвинением, а из его чемодана сочится красная жидкость, образовывая пятно… Толстый монах Омели роется в своем склепе среди бочек с костями… Здесь спящее зло поднималось из скрытых глубин человеческих душ и лукаво ухмылялось зрителю.
Бертран смотрел и содрогался. В этой упорядоченной экспозиции была пугающе искусная правдоподобность, от которой ему стало не по себе. Все было так хитро и изящно задумано! Детали фона и декораций казались подлинными, а сами фигуры — произведениями искусства мастера. Их имитация жизни поражала; формы придавали подлинность позам и положениям тел, так что каждое изображенное движение казалось настоящим. И головы с выражениями лиц тоже были удивительно реальны. Они смотрели и корчились от ярости, похоти, гнева; или наоборот, были искажены и побледнели от страха, шока, агонии. Взгляд глаз был остекленевшим, с бородатых щек достоверно свисали настоящие волосы, губы приоткрылись, словно от дыхания.
Так и стояли эти восковые фигуры, и каждая из них непрерывно переживала высший миг того ужаса, который оправдывал их существование в качестве наглядных картин и проклинал их души, словно у живых людей. Бертран видел их всех. Маленькие таблички сообщали, что персонажи в каждом сюжете изображены в подобающем высокопарном стиле, а карточки перечисляли кровавые истории знаменитых злодеяний.
Бертран в смущении читал их. Он знал, что увиденное было самой дешевой театральностью, сенсационным жёлтожурнальным материалом в худшем его проявлении; типом зловещего кровавого парада, которым наслаждаются разве что полоумные. Но ему казалось, что во всей этой безумной мелодраматике есть что-то величественное; казалось, в ней есть какая-то напряженность, которую обыкновенная жизнь избегает выражать в повседневных поступках. Он удивился, глядя на экспозицию. Было ли это яркое чувство ожидаемым для обычных глупых охотников за ощущениями; независимо от того, чувствовали они это или нет, и смутно завидовали этому контрасту с их скучной, лишенной событий жизнью. И он чуть не рассмеялся, когда понял, что изображенные сцены были реальны; что их двойники действительно существовали — более того, все еще существовали сегодня, в сотне потаенных мест. Да, неизвестные убийцы, насильники и безумные дьяволы где-то притаились даже сейчас, готовые напасть.
Некоторые из них будут разоблачены, другие умрут в безвестности, но их деяния продолжатся — их кровавые, но и мелодраматические деяния.
Молодой поэт пошел дальше. Он был совсем один в этом зале, и вид голубого тумана, все еще цеплявшегося за оконные стекла, воодушевил его. Он потратил много времени, отмечая совершенство фигур. Постепенно Бертран приблизился к правой стене зала, которая, казалось, была отдана кровавым сценам реальной истории: поджогам, грабежам, пыткам и убийствам древних времен. Здесь он также был вынужден признать, что восхищен дизайном экспозиций; исторические костюмы были великолепны во всем. Должно быть, в этом ремесле с созданием восковых фигур много мелочей, подумал он, рассматривая в камере пыток особенно примечательную фигуру императора Тиберия.