Поэтому, когда Артур Шурм вбежал в таверну, я, естественно, обернулся и уставился на него. Я никогда раньше не видел такого. Однако были и другие поразительные детали, которые подчеркивали его появление. Например, то, как дергалось его бледное лицо, как закатывались налитые кровью глаза, — все это невозможно было не заметить. И его хриплый голос, жадно хватающий ртом воздух, наэлектризовал меня.
Бармен, учтивый, как все слуги Бахуса, и бровью не повел, наливая виски. Артур Шурм залпом осушил свой бокал, и по выражению его глаз сразу стало понятно, что нужен второй. Его налили и так же быстро выпили. Тогда Артур Шурм положил голову на стойку и заплакал. Бармен вежливо отвернулся. Ничто не может удивить трактирщика. Но я был единственным посетителем, и спустившись по перилам, решил подставить ему жилетку.
— Налейте еще, — сказал я, жестом приказав прислужнику Силена наполнить наши бокалы. — В чем дело, приятель?
Артур Шурм смотрел на меня сквозь слезы, но не с печалью, а с мучительным воспоминанием. Я чувствовал этот взгляд, устремленный из налитых кровью глаз, которые повидали слишком много. Знал, что этот человек не может сдерживать подобные воспоминания в себе. Сейчас он поведает свою историю. И когда Шурм выпил третью порцию, так и случилось.
— Благодарю. Спасибо, мне это было нужно. Наверное, я очень расстроен. Извините.
Я ободряюще улыбнулся его бессвязному лепету. Он взял себя в руки.
— Смотрите сюда, мистер. Давайте поговорим. Мне надо с кемто поговорить. Потом я пойду и найду полицейского.
— У вас какие-нибудь неприятности?
— Да… Нет… Это не то, что вы думаете. Не та проблема. Понимаете, о чем я? Сначала мне нужно кое с кем поговорить. Потом я вызову полицию.
Я снова наполнил бокалы и отвел Шурма в кабинку, где бармен не мог подслушать. Шурм сидел и дрожал, пока я не потерял терпение.
— Итак, — сказал я отрывисто. Твердость моего голоса была именно тем, в чем он нуждался. Ему нужна была ярко выраженная уверенность в своих силах, так как не терпелось выговориться.
— Я скажу вам прямо. Ровно так, как все и произошло. Тогда вы можете судить о том, что из всего этого выходит. Расскажу вам все с самого начала, мистер.
Господи, как он испугался!
— Меня зовут Артур Шурм. Я смотритель общественного музея на этой улице, вы наверняка знаете это место. Я работаю там уже шесть лет, и у меня никогда не было проблем. Спросите любого, бывали ли из-за меня проблемы. Я не сумасшедший, мистер. Они думали, что я спятил, но это не так. После сегодняшнего вечера я смогу доказать, что со мной все в порядке, но есть еще кое-что, сводящее с ума. Вот что меня беспокоит. Это и способно свести с ума.
Я ждал продолжения, и Шурм зачастил:
— Как я уже сказал, оно находилось здесь с самого начала. Я шесть лет работаю на втором этаже в отделе этнологии американских индейцев. Зал номер 12. Все было хорошо до прошлой недели. Тогда-то и принесли тотемный столб. Да, столб!
У него не было причин кричать, и я сказал ему об этом.
— Простите. Но я должен рассказать тебе о нем. Это шошунакский индийский тотемный столб с Аляски. Доктор Бейли привез его на прошлой неделе. Он был в экспедиции где-то в горах, где живут индейцы шошунаки. Это вновь открытое племя или что-то в этом роде; я мало что о них знаю. Итак, доктор Бейли отправился туда с доктором Фиском, чтобы приобрести кое-что для музея.
А на прошлой неделе доктор Бейли вернулся домой с тотемным столбом. Доктор Фиске умер в экспедиции. Умер, понимаете?
Я не понял, но заказал еще выпивки.
— Этот тотемный столб, который привез, он сразу же установил в зале американских индейцев. Столб был новый, вырезанный специально для него шаманами племени. Высотой около десяти футов, с лицами по всей поверхности — вы знаете, как выглядят такие столбы. Ужасная вещь.
Но Бейли гордился этой штукой. Гордился тем, чем занимался в стране шошунаков, вернувшись с грудой керамики, рисунков и прочих редкостей, новых для исследователей и крупных профессоров. Он собрал всех специалистов, чтобы они посмотрели на это, и, я думаю, он написал статью о обычаях шошунаков для какого-то официального отчета. Бейли такой человек, очень гордый, и я всегда его ненавидел за эту черту характера. Жирный, заплывший салом мужик, вечно ругал меня за то, что я не вытирал пыль. Правда, он был без ума от своей работы.