Телеграммы, приказы, информационные письма, обращения и воззвания партизанских и белогвардейских штабов также не опровергают этой версии.
Посещение Семеновым США в апреле двадцать второго года изложено капитаном Корецким весьма тенденциозно, можно сказать, поставлено с ног на голову. Люди выходили на улицу не приветствовать атамана, как говорил Корецкий, а с совершенно противоположными намерениями.
Газета «Нью-Йорк Америкен» писала четырнадцатого апреля: «Тысячи людей ожидали появление Семенова. Они ожидали его не для приветствий, а для того, чтобы сказать «Долой!» и освистать казачьего атамана... Когда упитанный генерал со своими неповторимыми усами, идущими через щеки к глазам, был проведен на допрос, гневный рев толпы затопил все крики полицейских...». Это, конечно, совсем не то «ликование», о котором говорил капитан.
Что касается сообщений американских газет о зверствах семеновцев над мирным населением, то Корецкий не покривил душой, сказал правду.
«Нью-Йорк трибюн» опубликовала материалы сенатской комиссии. Они раскрывали страшный эпизод уничтожения патриотов на станции Андриановка.
«Согласно показаниям, — писала газета, — пленники, наполнявшие целые вагоны, выгружались, затем их вели к большим ямам и расстреливали из пулеметов. Полковник Морроу сказал, что они были не большевиками, а невинными крестьянами... Апогеем казни было убийство за один день пленных, содержащихся в пятидесяти трех вагонах, всего более тысячи шестисот человек... Затем был банкет и пиршество».
Поистине, кровавый пир!
Верны замечания Корецкого и о полковнике Морроу, об американских офицерах и солдатах, принимавших непосредственное участие в убийствах советских людей.
Наконец, разговор с Семеновым.
В октябре двадцатого года атаман, покинув свое разбитое воинство, вылетел из Читы самолетом: на земле все пути отхода были перекрыты. Ровно через четверть века он опять же самолетом возвратился на советскую землю. На этот раз под конвоем чекистов.
Я увидел обыкновенного старика, лысого, обрюзгшего. Щеки отвисли; пальцы толстые, как сардельки, изредка вздрагивают; потухший взгляд темных коричневых глаз выражает полную отрешенность.
Говорит он скупо, будто отмахивается от надоедливых мух. Своего вестового атаман помнит, только отчество путает, называет «Петровичем».
— Скажите, — спросил я, — у вас не возникло подозрений в отношении Афанасьева после того, как не возвратились посланные к нему агенты?
— Нет, — ответил Семенов. — Есть люди, которым, поверив один раз, не перестанешь верить всю жизнь, что бы ни случилось. Таким человеком я считаю Григория... Здесь мне предъявляли показания капитана Корецкого... Его Григорий не предал. Он сам ошибся и попался в хорошо поставленную ловушку...
Беседа закончилась, Семенов тяжело поднялся и, по-стариковски шаркал тапочками со стоптанными задниками, ушел в сопровождении дежурного.
Я получил справку. В ней указывалось: капитан Корецкий арестован в январе двадцать восьмого года. Он готовил террористический акт.
Настала пора встречи с Григорием Ивановичем Афанасьевым. Передо мною стоит бородатый старик, опираясь на массивную самодельную палку. Вид у него жалкий. Только мысль о тяжком предательстве отгоняет жалость. И все-таки я начинаю с расспроса о ранении. Он обстоятельно рассказывает об этом и о том, где и как лечил ногу.
— Теперь буду говорить о своем деле, — начинает он, не дожидаясь моих вопросов. — Ты, паря, слушай и не перебивай...
Он уселся удобнее, прислонил к стене палку — поправил штанину на покалеченной ноге. Все это проделал степенно, не спеша.
— Тридцать лет ждал я этого дня. Знаю, каждая дорожка, даже самая торная, начинается с первого шага и кончается — последним. Буду в колонии ичиги шить. Старухи нет рядом, так теперь уж она без надобности, — грустно шутит он.
Ничего нового рассказ Афанасьева не прибавляет к тому, что нам известно о нем, лишь уточняет какие-то детали.
В беседе с Василием Иннокентьевичем он сообщил, что завербовал односельчан Белых и Лоскутова для работы на японскую разведку. Я спрашиваю об этом.
— Соврал, паря следователь. Прихвастнул, — пояснил Афанасьев. — Знаю этих людей по службе у белых, думал, при необходимости не откажутся помочь...