Именно так и сказал: «превкусное». Эвмел поблагодарил смешного паренька, пообещал увеличить ему жалованье и отправился на винодельню - взглянуть, как идут там дела, а заодно испробовать напиток на месте. Слуги сбежались, завидев его, и главный царский винодел собственноручно поднес мудрейшему фиалу с молодым летним вином, терпким, туманящим голову, отдающим ароматом свежих ягод и приправ - но без единого намека на горечь.
- Великолепное вино, - произнес царь, возвращая фиалу, - да хранит вас Посейдон.
Винодел рассыпался в благодарностях, уверяя, что отныне они будут готовить настоящую амброзию, и Эвмел покинул сад в полной уверенности, что горчинка ему не привиделась. Итак, следовало искать отравителя, но искать по возможности так, чтобы никто о том не прознал. Если владыка появится на кухне, переполох выйдет еще более знатный, потому следовало придумать способ поизысканнее. Пока что его подозрения падали на Гадера.
Только общим советом архонты могли приговорить одного из братьев, затеявшего заговор, к смерти. Никогда это не будет - никогда шестеро из десятерых не проголосуют за, больно много у изменника сторонников и друзей. И к тому ж неизвестно, действовал ли он один. А вот оставшись в одиночестве, пойманный за руку, Гадер будет гораздо разговорчивее. Особенно если учесть, что из правила существовало исключение: военное время позволяло казнить предателя сразу. И если семеро братьев отправятся на войну, возражать правителю будет некому.
Эвмел сладко улыбнулся своим мыслям. Квадрига очутилась достаточно близко к народу, и он приказал остановиться. Толпа приняла его улыбку как знак милости к ним, и ликующие крики, стихшие во время спуска, возобновились.
На гигантской внешней стене, отстоявшей от последней гавани не меньше чем на пятьдесят стадиев и растущей прямо из моря, трижды протрубил рог. Стражники, охранявшие морские ворота, принялись тянуть чудовищно толстую цепь, перекрывавшую пролив поперек. Рог протрубил вновь, и скрипучие створки начали медленно расползаться в разные стороны.
Латники на триерах вскинули свои щиты и, потрясая ими в воздухе, в прощальном жесте, дважды стукнули по ним оружием. Горожане на пристани вопили и махали руками. Ближайшие к вратам корабли величественно вскинули паруса в надежде поймать попутный ветер, и торжественно двинулись вперед.
Глава 21. Колян
Пронзительно верещавший будильник никак не хотел умолкать. Не открывая глаз, Колян нашарил чудовищный аппарат под подушкой, перекатился на спину и с наслаждением швырнул его в стену, обклеенную видавшими виды пожелтевшими обоями.
Оттуда немедленно послышалась громкая ругань: за стенкой жила старая бабка, при малейшей возможности поносившая весь белый свет и особенно невзлюбившая своего молодого соседа. Едва завидев его в глазок на лестничной клетке, она приоткрывала дверь и принималась вопить, впрочем, предусмотрительно не покидая безопасной территории. Крики ее были утомительно однообразны и сводились к тому, что Колян вор и уж точно бандит, потому как сидит дома сиднем весь день, и никто не видал отродясь, как он работает, а в магазин-то бегает каждый день. «И небось водку покупашь и хлебашь, сопьешься и то слав богу-та будет!» - примерно так заканчивала каждый раз бабка грандиозную обвинительную речь. - «Вона, вона как бутылки в сумке-та званять!».
Как-то раз Колян с особенно испорченным настроением вышел в гастроном за молоком. Старая ведьма дождалась его возвращения, и завела любимую песню. Тогда парень резко развернулся в ее сторону и громко шикнул, оскалив зубы и сделав большие глаза, после чего соседка не показывала носа дня три. Потом все возобновилось, но ему уже было не до того.
Квадратная коробчонка с циферблатом стукнулась ровнехонько об тонкую треугольную полосу, разделявшую стык криво поклеенного обойного узора, и, отскочив, брякнулась на пол, наконец-то заткнувшись. Голова жутко гудела, и Колян вернулся в прежнюю позу, сграбастав большую широкую подушку под шею. Рассветный сумрак окутал полуспящего расслабляющим облаком, словно коварно нашептывая в ухо: поваляйся, мол, торопиться все равно некуда.
Он широко зевнул и погрузился в легкую дрему. Перед опущенными веками все медленно плыло; прикрытые ресницы искажали утренние тени, стоявшую на полу рядом с диваном кружку, плотно задернутые шторы, настольную лампу, провод от которой тянулся вдоль грубо приколоченной книжной полки. Вставать не хотелось от слова совсем.
Николай попытался вспомнить, зачем же вообще заводил будильник, которым не пользовался пару последних лет, а то и того больше. Кто-то звонил ему вчера, правильно, и сегодня надо было с кем-то встретиться. Наверное, очередной клиент. Парень зевнул снова. К черту этих людей, к черту звонки и встречи, к черту все, он будет спать, сколько захочет.
Спать, да. До чего же омерзительный сон сегодня приснился, вспомнилось вдруг. Наверное, лучше все-таки не засыпать - продолжения такого сновидения врагу не пожелаешь. Колян зевнул еще, и еще - да, главное, не спать, попробовать открыть глаза, только поправить вначале подушку, неудобным углом давящую на плечо - и вырубился.
Старые дома тянулись неровным строем по деревенской улице. Стояла глухая летняя полночь. Помертвевшая луна, разбросавшая вокруг себя желтоватое свечение, освещала кривоватые деревца, покосившиеся калитки, наклонившиеся заборы из плохо отесанных кольев, наглухо застегнутые ставни. За деревенькой тянулись однообразные картофельные и пшеничные поля. Нивяник, лесная герань, закрытые бутоны саранок слегка покачивались на теплом ветру.
В одном из домов сладко спала семья. На просторную, сколоченную из ребристых досок кровать, был наброшен соломенный матрас. На матрасе, распростерши руки в разные стороны, похрапывал широкоплечий, крепко сбитый мужчина. Изредка из уголка его рта прямо на черную бороду, подковой обрамлявшую подбородок, вытекала струйка слюны, но храпевшему это, похоже, нисколько не мешало.
На противоположной стороне кровати чутко спала худая миловидная женщина, впрочем, уже изработавшаяся по хозяйству - ранние морщинки не обошли своим вниманием уставшее лицо и обняли плотными бусами шею. Её огрубевшие от вечных мозолей руки прижимали к груди мирно посапывавшую полуторагодовалую малышку.