— На кой черт мне ехать любоваться этой проклятой страной? — огрызнулся приезжий, — во время остановки он значительно подкрепил свои силы. — Мне не за что благодарить Австралию — разве только за то, что мне удалось унести оттуда ноги. Это такая страна — как только туда попадешь, сейчас же хочется убраться куда-нибудь подальше.
— Конечно, это ваше дело, я только подумал, что, может быть, у вас там остались друзья, — обиженно возразил коммивояжер.
— Друзья! Конечно, друзья у меня там есть. Но я не поеду туда, даже если бы об этом меня умоляли все мои друзья и родственники, начиная от самого прародителя Адама. Я сыт по горло тамошней жизнью; это были самые худшие, самые тяжелые годы моей жизни. Я мог умереть там с голоду, да, по правде говоря, только и делал, что подыхал с голоду. За каких-нибудь пять лет я пролил больше пота и заработал меньше денег на своей родине, чем за пятнадцать лет в любой другой стране, — седобородый немного заврался, — а уж с тех пор я насмотрелся разных стран. Да, Австралия — дрянь страна, поделом ее всевышний забыл. И для меня родная та страна, которая приняла меня как родного, когда моя дорогая, любимая, незабвенная родина погнала меня за куском хлеба за тридевять земель; для меня теперь родина Соединенные Штаты. А что такое Австралия? Огромная пустыня, где все и вся подыхает от голода и жажды; всего-то там и есть один или два стоящих города, да и то для того, чтобы было где провертывать свои делишки иностранным спекулянтам. И еще несколько скопищ лачуг, почему-то называемых городами и тоже существующих для удобства иностранных спекулянтов. И населена эта страна худосочными овцами, да еще дураками, которые в городах гнут горб на европейцев, а в зарослях живут не лучше диких собак. Эти болваны болтают о «демократии», а сами только на то и годятся, чтобы наполнять карманы этих франтов-кокни, которые большую часть времени кутят напропалую в Париже. Господи! Австралийцы не решаются даже потребовать, чтобы из их собственных денег им уделили малую толику на строительство речных плотин; тогда хоть часть пустыни можно было бы сделать пригодной для житья. Америка тоже не рай, но там хоть не мелочатся… Да! Проклятие Австралии — это овцы. Знаете, какой у австралийцев военный клич? «Бя-я-я!»
— Никогда не встречал человека, который так говорил бы о своей родине, — сказал коммивояжер; его начали раздражать яростные наскоки седобородого. — «Где тот мертвец из мертвецов, чей разум глух для нежных слов»; «Вот… край…».[22]
Черт побери, как это там дальше говорится?
Он попытался вспомнить. «Мертвец из мертвецов» откашлялся и приготовился снова ринуться в бой, но кучер, которому коммивояжер поднес два стаканчика, а седобородый один, воспользовался паузой и заметил, что, по его мнению, человек должен любить свою родину.
Приезжий не обратил внимания на слова кучера и с новой силой открыл огонь по коммивояжеру. Он принялся доказывать, что все это вздор, что патриотизм — причина всех бед на земле; что именно патриотизм ведет к войнам; что это ложное чувство, порожденное невежеством, заставляет людей гнуть спину, умирать с голоду и проливать кровь ради покоя и удобства их никчемных господ; что патриотизм — преграда на пути ко всеобщему братству на земле и мать ненависти, убийств, порабощения и что мир не станет лучше, пока не удастся вытравить из сознания людей смертельный яд, именуемый чувством патриотизма.
— Патриотизм! — восклицал он гневно. — Родина! Слепое дурачье, они не видят, что страна принадлежит не им, а биржевикам, хапугам, прожигающим жизнь за границей, мошенникам, спекулирующим землей, шайке воров — вот это и есть господа, ради которых патриотические дураки голодают и льют кровь. Бя-я!
Тут оппозиция сложила оружие.
Дилижанс взобрался по уступам на южном берегу реки и покатил дальше по плоскогорью.
— Что это за деревья? — спросил приезжий, прервав тишину, воцарившуюся после его антипатриотического выступления, и показал пальцем на рощицу, видневшуюся впереди, сбоку от дороги. — Похоже, что их здесь специально насадили; вряд ли здесь раньше был лес, а?
— А-а, это? Эти деревья правительство ввезло из-за границы, — ответил не совсем уверенно коммивояжер; было очевидно, что его познания в этой области не очень велики. — Наши собственные деревья не растут на такой почве.
— Неужели? А кажется, что на такой почве и сухая палка расцветет…
Тут приезжий вдруг насторожился и стал принюхиваться; недавно прошел дождь, и утро было теплое, влажное, напоенное ароматами. Приезжий пристально вглядывался в стоявшие у обочины деревья.
22
Имеются в виду строки из поэмы Вальтера Скотта «Песнь последнего менестреля»: