Он снова передохнул.
— И вот этот мой старый пес, — продолжал он, коснувшись задранного вверх носа Тэлли своими узловатыми пальцами, — вот этот мой старый пес ходил со мной десять… десять лет… в ливень и в засуху, в хорошие времена… и… и в плохие… большей частью в плохие. И не дал мне свихнуться, когда не было у меня ни товарища, ни денег на глухой дороге. И сторожил меня неделю за неделей, когда у меня был запой… когда я пьянствовал и пил отраву в проклятых кабаках. И не раз спасал мне жизнь, а в благодарность частенько получал пинки и проклятья. И прощал мне все. И… и дрался за меня. Только он один и вступился за меня, когда эти ползучие гады набросились в том кабаке… кое-кто унес с собой его отметины… а также и мои.
Он снова сделал паузу.
Потом он набрал воздуха в легкие, крепко стиснул зубы, взвалил на спину свой узел, шагнул к двери и снова повернулся.
Собака, прихрамывая, вышла из угла и с беспокойством подняла голову.
— Вот этот мой пес, — сказал Маккуори, обращаясь ко всему больничному персоналу, — лучше меня, человека… и похоже на то, что он лучше вас… Он был для меня таким товарищем, каким я ни для кого не был… да и для меня никто. Он сторожил меня, не давал меня ограбить, дрался за меня, спасал мне жизнь, а в благодарность получал пьяные пинки и проклятья… и прощал мне. Он был мне верным, надежным, честным и преданным товарищем… и теперь я его не брошу. Я не вышвырну его со сломанной лапой пинком на дорогу, я… Ох, господи! Моя спина!
Он застонал и качнулся вперед, но его подхватили, сняли с него поклажу и положили его на кровать.
Через полчаса стригальщик был уже устроен со всеми удобствами.
— Где мой пес? — спросил он, как только пришел в себя.
— О нем позаботились, — нетерпеливо сказала сиделка. — Не беспокойтесь. Доктор вправляет ему лапу на дворе.
На сцене появляется Митчелл
Поезд с запада только что прибыл на Рэдфернский вокзал. Он привез толпу обычных пассажиров и одного бродягу-сезонника со свэгом за плечами.
Человек этот был невысок ростом, коренаст, кривоног и веснушчат; у него были рыжие волосы и поблескивающие серые глаза, и — как это часто бывает в таких случаях — выражение лица прирожденного комика. Одет он был в потрепанную и застиранную ситцевую рубашку, старый черный жилет с коленкоровой спиной и пропыленные молескиновые штаны с заплатами на коленях, поддерживаемые съехавшим на живот плетеным ремешком из сыромятной кожи. На нем были стоптанные, обшарпанные башмаки и мягкая, позеленевшая от старости фетровая шляпа, от полей которой мало что осталось, а от тульи не осталось почти ничего. Он выбросил на платформу свой свэг, вскинул его на плечо, вытащил котелок и прорезиненный мешок для воды и пошел в собачье отделение, находившееся в тормозном вагоне.
Спустя пять минут он появился около стоянки извозчиков. К ногам его испуганно жалась овчарка, которую он вел на цепочке. Он прислонил свой свэг к столбу, повернулся лицом к городу, сдвинул шляпу на лоб и почесал мизинцем широкий затылок. У него был вид человека, не знающего, куда направить свои стопы.
— Вас подвезти, сэр?
Человек неторопливо повернулся и со спокойной ухмылкой посмотрел на извозчика.
— Похож я, что ли, на человека, который поедет на извозчике?
— А почему бы и нет? Да я, собственно, просто так… Думал, может, вас куда подвезти надо.
Приезжий в раздумье почесал голову.
— Знаешь, — сказал он, — за десять лет ты первый, кому пришла в голову такая мысль. Ну зачем, собственно, мне брать извозчика?
— Чтобы доехать до места, зачем же еще?
— Разве у меня такой уж усталый вид?
— Этого я не говорил…
— А я разве говорю, что ты говорил?.. Слушай, вот уже пять лет я хожу пешком. Прошел две тысячи миль с прошлого рождества. Неужели уж последнюю-то милю я не дойду? Или, может, ты думаешь, что моему псу нужен извозчик?
Собака дрожала и подскуливала: ей, очевидно, хотелось поскорее выбраться из толпы.
— Да, но… не собираетесь же вы тащить на себе этот тюк через весь город? — спросил извозчик.
— А почему бы и нет? Кто это, интересно, может мне запретить? Что-то мне сдается, такого закона нет.
— Да, но… понимаете ли… выглядит он как-то не того.
— Ага, я так и знал, что в конце концов мы до этого договоримся.
Путешественник поставил свой свэг ребром, оперев его о колено, любовно похлопал его, затем выпрямился и в упор посмотрел на извозчика.
— Ну-ка скажи, — строго и внушительно спросил он, — чем плох мой верный свэг?
Свэг был туго набитый, раздутый; верхняя покрышка его была из красного одеяла с синими заплатами, с боков виднелась кромка синего одеяла. Конечно, свэг мог бы быть поновее, он мог бы быть почище, он мог бы быть перевязан приличным ремнем вместо бельевых веревок и ремешка из сыромятной кожи… но что касается всего остального, то ничего дурного сказать про него было нельзя. Свэг как свэг.
— Много лет я таскаю этот самый свэг, — продолжал приезжий, — я пронес его на своем горбу несколько тысяч миль — вот собака знает, — и никого никогда не покоробил его вид, и если уж на то пошло, и наш с собакой вид тоже никого не коробил. И ты думаешь, что я стану стесняться своего старого свэга перед извозчиком или вообще перед кем бы то ни было? И ты думаешь, что мне очень важно, нравится он вам или нет? Никто никогда не интересовался, что мне нравится, а что нет. Я вот подумываю, не привлечь ли тебя к ответственности за оскорбление личности?
Он поднял свэг за скрученное полотенце, служившее заплечным ремнем, закинул его на пролетку, сел сам и втащил туда собаку.
— Отвези-ка меня куда-нибудь, где можно оставить свэг и собаку, а то мне нужно купить себе приличный костюм, в котором можно будет показаться портному, — сказал он, — моя собака, видишь ли, не привыкла разъезжать на извозчиках.
И прибавил задумчиво:
— А ведь я сам когда-то целых пять лет был извозчиком в Сиднее.
Митчелл: очерк характера
Про эту ферму было известно, что тут особенно не разживешься продуктами. Митчелл решил, что ему лучше подкатиться к самому хозяину, а товарищи Митчелла считали, что следует подождать, пока хозяин поедет объезжать стада, и попробовать договориться с поваром. Но напористый и дипломатичный Митчелл решил по-своему.
— Добрый день, — сказал Митчелл.
— Добрый день, — ответил хозяин.
— Жарко, — произнес Митчелл.
— Да, жара.
— Пожалуй, нет смысла, — продолжал Митчелл, — просить у вас работы?
— Никакого смысла.
— Так я и думал, — сказал Митчелл. — А изгородей вам не надо поставить?
— Нет.
— И объездчиков вам не нужно?
— Нет.
— И работника тоже?
— Нет.
— Так я и думал. Дела сейчас у всех идут неважно.
— Да, это так.
— Ясно. Нам приходится несладко, да ведь и скваттерам тоже. Ну а продуктов вы нам, надеюсь, дадите?
— Пожалуй. Что вам нужно?
— Ну, скажем, немного мяса и муки. Вот и все. Чай и сахар у нас пока есть.
— Ну, ладно. Эй, повар, есть у нас мясо?
— Нет.
К Митчеллу:
— Овцу зарезать сумеешь?
— Еще бы!
— Повар, дай-ка ему нож и брезент; пусть идет во двор и зарежет овцу.
К Митчеллу:
— Возьмешь себе переднюю ногу, и повар тебе даст немного муки.
Спустя полчаса Митчелл принес освежеванную овцу, завернутую в брезент.
— Ну, вот ваша овца, — сказал он повару.
— Хорошо. Повесь ее сюда. Взял переднюю ногу?
— Нет.
— Чего ж ты? Хозяин ведь разрешил тебе взять?
— Зачем мне передняя нога? Мне не нравится эта часть. Я взял заднюю.
Повар почесал затылок, не зная, что на это сказать. Попробовал было сообразить, что к чему, да махнул рукой — куда по такой жаре, а главное — он давно отвык от умственных усилий.
— А теперь на-ка вот эти мешочки, — сказал между тем Митчелл, вытаскивая из-за пазухи три мешочка. — Этот вот для чая. Этот — для сахара, а этот — для муки. Можешь не беспокоиться, приятель, если они немного растянутся. Нас ведь трое.