Этому спокойствию я был обязан не только всеобщим восхищением, но и тем, что с меня было снято обвинение, а господа присяжные стали чистить обувь только у меня.
Один издатель в Чикаго выпустил открытки с моими фотографиями, а одни известный богач, который на старости лет не знал, куда девать деньги, захотел меня усыновить. Так что я переехал к нему во дворец.
Но я был воспитай слишком вольно и не позволил ему делать мне замечания, на что он так обозлился, что его хватил удар.
Я забрал все, что мог, и уехал на запад, в Сан-франциско – там, уже четырнадцатилетним юношей, выкрасил себе лицо в желтый цвет, заказал длинную черную косу и поступил в кафешантан в качестве китайца, который – наверняка первый и последний – умел правильно петь американские пески.
Мое инкогнито вскорости было разоблачено настоящим китайцем, торговцем, который после представления обратился ко мне на чистейшем китайском языке. В гневе он так меня отмолотил, что я больше полугода пролежал в больнице.
– По выходе из больницы,– небрежно продолжал он,– я нанялся на приличный торговый корабль, где все занимались контрабандой. А когда наш корабль взорвали, я, конечно, взлетел на воздух вместе с ним, но упал так удачно, что рыбаки подобрали меня и оставили на берегу, так что я очутился на мели в буквальном смысле слова, особенно касательно моего кармана. Тогда мне было уже пятнадцать лет. У доброго фермера, который нанял меня в пастухи, были большие стада. До города было всего пять часов ходу, так что мне было нетрудно в один прекрасный день отогнать все стадо в город, продать там все 120 голов перекупщику и удрать на восток.
– Дорогой Вильсон,– восхитилась Мэри,– я мечтала только о вас...
– Я торговал оружием,– не останавливался Вильсон,– я продавал индейцам спирт, библии и молитвенники, в семнадцать лег я был самым юным проповедником одной секты, индейцы меня уважали и почитали, а так как у одного моего конкурента, тоже проповедника одной секты, дела с торговлей, особенно с продажей спирта и виски, шли лучше, чем у меня, я приказал снять с него скальп...
– Потрясающе, Вильсон...
– Потом я поменял массу профессий, убил в драках пять человек...
– Убить пять человек! Дорогой мой! – Мэри была вне себя от восторга.– Ну какой же вы милый...
– Я ограбил два банка и наконец, дорогая Мэри,– сказал нежно Вильсон,– сделался совладельцем банкового концерна Вильсон энд компани и владельцем такой прекрасной дамы, как вы, мисс Мэри Овей, владетельница ренты 2000000 долларов... Расскажите теперь о себе...
– Что же мне рассказать? – задумалась Мэри.– Разве только, что я была богата и богата до сих пор, что жизнь моя текла спокойно и я мечтала о таком муже, как вы, человеке необыкновенном, не как все прочие. И вот вы явились. Дайте мне свою руку...
Я люблю вас с первой встречи!
Они поговорили еще немного, а на прощанье мистер Вильсон сказал:
– О'кэй, завтра утром, в одиннадцать – карета, пастор, костел, и на всю жизнь вместе, Мэри, на всю жизнь...
– Отличный парень,– сказала сама себе мисс Мэри, когда он покинул ее дворец.– Потрясающий парень, с таким не соскучишься. Да, а что это за книгу он здесь оставил? Видно, из кармана выпала.
Она бережно подняла с пола книгу, открыла ее и прочитала название: «Искусство ошеломлять молодых девушек, чтобы они влюблялись в джентльменов».
– Гм,– сказала она разочарованно. Открыв первую страницу, заметила подчеркнутую фразу: «На романтическую историю клюнет любая...»
* * *
На следующий день в девять часов утра мистер Вильсон получил длинную телеграмму:
«Мошенник!
Я все о вас узнала. Вы не совершили ничего замечательного из того, о чем рассказывали, никого вы не убивали и не грабили, вы заурядный сын Чарльза Вильсона, заурядного честного гражданина! А я-то была о вас такого мнения, негодяй! Между нами все кончено! Не смейте больше показываться мне на глаза!»
ЧЕРНОВА
Еще совсем недавно жители Центральной Европы изнывали от скуки, На горизонте не предвиделось ничего занимательного. И вдруг неожиданно все пришли в страшное волнение. В центре этой скучающей Европы жандармы некоего государства расстреляли несколько десятков граждан этого же государства. Оказывается, расстрелянные говорили не на том языке, на каком говорили расстреливающие. Впрочем, был и еще один довод: расстрелянные, видите ли, не хотели, чтобы их новый костел был освящен. Не потому, что они не верили в бога. Наоборот: они же сами построили этот костел. Но освящать его явились венгерские священники... Католическо-национальное движение под аккомпанемент выстрелов из винтовок! Вот она, Чернова!
[71]
Чернова. Перевод С. Востоковой – «Женски обзор», 1908 год, № 2.
Гневная статья Гашека написана в связи с трагическими событиями в словацком селении Чернова близ Ружомберока. 27 октября 1907 года жандармы открыли здесь огонь по местным жителям, протестовавшим против освящения нового костела венгерскими священниками. Четырнадцать человек было убито, семьдесят ранено.