Некогда. Лечу в театр, чтобы передать Ире записку с номером телефона, фотографию и кусочек старого картона…
Идет дождь. Я жду Иру в кафе напротив театра — так договорились. И вдруг подумала: мы можем просидеть здесь, в кафе, весь день и не узнать друг друга. И уйти, вроде бы, не дождавшись.
Охватила паника. Люди без конца входят через дверь-вертушку, видно, репетиция окончилась. Ира? Нет, не Ира? И это — не Ира. Что же я? — в лица вглядываюсь. Глупость какая…
Что-нибудь да будет, подумала я, взяла свою чашечку с кофе и села у окна. Собственно, это не окно, а стеклянная стена, весь разворот улицы перед глазами. Вглядываюсь в прохожих.
Перед стеной-витриной возникла фигура газетчика. Не человек — агрегат. И не уходит. И закрывает все уличное пространство. На груди у него устройство наподобие старого лотка — для газет. В одной руке – зонт, в другой — музыкальный инструмент, что-то среднее между трубой и рожком. Продавец газет похож на деревянную игрушку, а рожок делает его похожим на почтаря со старинной гравюры. Человек пританцовывает, громко приглашает прохожих обратить внимание на сегодняшнюю прессу, жестом показывает, как ее много, затем подымает голову, прикладывает трубу-рожок и играет четыре такта из Маленькой ночной серенады — она у него звучит, как почтовый сигнал — и все начинается сначала: пританцовывания, зазывания, выкрики. Труба-рожок в его руке выписывает золотые вензеля, а ноги, как на шарнирах, двигаются в отдельном от туловища ритме.
А я увидела Иру. Смешно, минуту назад я боялась не узнать ее. Ира шла по противоположной стороне улицы с зонтом, который и сейчас не защищал ее от дождя: лицо и волосы были мокрыми. Длинный плащ едва поспевал за ней, отставая на долю шага и послушно повторяя вслед ее движения. А шла она так, будто от того августовского дня в нашем дворе до этой минуты не останавливала она легкого своего шага, и только на проигрывателе — где-то высоко над домами — менялись пластинки.
Когда она приблизилась к кафе, продавец газет сложился в учтивом поклоне, описав медным рожком, как мушкетерской шляпой, дугу от неба до асфальта, и толкнул дверь-вертушку.
Ира вошла, тряхнула головой, сбрасывая капли, оглянулась и пошла прямо к моему столику. Наклонилась, на секунду припечатав свои глаза к моим, распахнула плащ, а под ним картонка «Не кормите меня. Пусть пропадает», — с размаху опустилась на стул и расхохоталась. Громко, заливисто и заразительно.
Скрипки, господа, скрипки!
Нет ничего неправдоподобнее самой правды.
Нас в машине двое и мы уже ничему не рады. Выехали рано утром и полдня проколесили по незнакомым дорогам в поисках городка с немецким названием. Мы узнали о нем из объявления о большой распродаже, в связи с переселением семей из нескольких домов. Нам понравилось название места: оно напоминало фамилию писателя Гофмана, а всякие распродажи манили давно. Маша собиралась замуж, и последние месяцы нашей жизни были наполнены поисками неожиданностей — не дорогих, но удачных покупок. И — ничего. И — пусто. Ни одна распродажа не приносила образа, созданного воображением. Чьим — уже не разберешь. Машин вкус вобрал в себя заочный диктат Бориных представлений. Не будет он спать на этом псевдокожаном диване. А это не торшер, а функциональная палка с лампочкой. И не чашка это, а глиняное вместилище для жидкости. Боря не любит, просто терпеть не может такого.
Как сказать Маше, что не совместить то, что мерещится ей, с тем, что выплескивается из чужих жизней на поверхность подобных распродаж? И я молчу, следуя за ней во всех поисках-путешествиях. И роль моя сводится к роли отражателя звука.
Последние полгода Машины монологи (это она думает, что мы разговариваем вдвоем, а я-то знаю, что рта не открываю) наполнены именем Бориса и сомнениями вокруг него. Но чем больше она сомневается, тем больше я понимаю, что это не имеет никакого значения. Потому что каждый монолог заканчивается одной и той же фразой: «Господи! А что бы я без него делала?» И в этом тонет все: и то, что её 14-летняя Таня смотрит исподлобья на всю эту ситуацию, и то, что Борис в свои сорок шесть сам, как ребёнок, и то, что он эгоист, конечно, и то… и то… да какая разница? Всё, что Маша громоздит на свою и его голову, то и тонет.
А мы тем временем пробираемся сквозь туман и непривычную тишину чужих мест к очередной цели, которая, я уверена, обещает не больше, чем все предыдущие.