-- Холодновато, господа... Грейтесь, да и за дело...
От печки вдруг слышатся всхлипывания, сперва тихие, потом громкие и захлебывающиеся: плачет мальчик-гимнаст.
-- Сашка! Ты что это? -- рванулся к нему партерный акробат.
-- Я... я уйду... не могу больше...-- прорывается почти истерическими слезами бедный мальчуган.
Все несколько смущены, окружают Сашку и участливо гладят по голове, утешают.
-- Выпей! Пусть он согреется, выпьет...-- решает фокусник.
-- Нет, нет! Не надо ему... Сашка, глупый ты... какой дурень!
-- Ты, Сашка, грейся, грейся пуще...--с таким горячим участием и неуклюжею нежностью даже суетится подле юного коллеги пьяница-акробат, укутывая его, что всем удивительно и даже немножко неловко.
-- Собачья жизнь! -- шумно вошла Фрося, она же "каскадная певица, любимица московской публики" и "живая нимфа", что, впрочем, уже составляло закулисную тайну "Услады".
Появилась она раздраженная, хлопнула дверью и, ни к кому не обращаясь, залпом выпила чашку водки. Потом тут же наскоро подобрала распущенные волосы нимфы и поверх зеленой кофточки накинула черное платье с блестками, перебросила через плечо золотой веер и приколола огромную шляпу с пунцовыми розами. Все в стиле "Услады" -- жалкое в своей претензии на шик.
-- Ты бы не очень налегала на монополию-то, еще работать надо долго...-- несмело заметил Сенькако-медьянт.
-- Не твое дело! -- сверкнула глазами, отбросив загрызанный огурец.
При ее появлении вдруг почувствовалось какое-то замешательство, все замолчали. Может, и из почтения к блеску примадонны, а больше потому, что смутно и тревожно ожидали чего-то очень скандального. Дело в том, что в интимной жизни "нимфы" и Сеньки-комедьянта свершился разрыв, что Фрося очутилась далее, чем когда-либо, от осуществления мечты о "хорошей жизни", ибо Сенька-комедьянт забрал вперед за себя и за нее, не ночевал дома и вернулся без копейки. Объяснения их после того -- семейная тайна, только "нимфа" сегодня все запудривает синяк под глазом, пьет на отчаянность и держит себя вызывающе задорно. Все ее поведение не предвещает ничего доброго, отсюда всеобщая настороженность, скрытое уныние.
-- Господа, в "Фантазии" и "Очаровании" кончили! Пожалуйте! -- оповестил старичок в сером цилиндре.
Все заспешили, ринулись из уборной: предстояло поддержать престиж "Услады". Хотя, казалось бы, какое им дело до хозяйского кармана. Но тут стояло на карте реноме всей труппы и каждого в отдельности.
И вот все уже на подмостках, насквозь пронизанные холодным двадцатиградусным ветром, но -- веселые, смеющиеся...
Выходила вперед всех Фрося в своей шляпе с замызганными ситцевыми розами, улыбалась, строила глазки и пела сиплым голосом:
Мой костер в тумане светит...
Потом, разводя руками, кокетливо подбирая платье, плясала, притопывая каблуком, вздрагивая плечами:
Чудо, чудо, чудо,
Чудо, чудеса-а...
-- Господа! Не теряйте время, получайте билеты!
Когда, посинелые, трясущиеся, спускались с подмостков, Сенька дернул Фросю за рукав и шепнул виновато, тихонько:
-- Не сердись, Фрось! Еще пять дней, еще все можно, ей-богу.
-- Пшел от меня к чертям!
Затрубили солдаты, подняли занавес.
-- Вот, господа, живая человеческая голова! -- величественным жестом указывает старичок в коричневом сюртуке на открытый со стороны публики ящик, в постаменте которого сидит партерный акробат, высунув в ящик свою голову.
-- Она моргает. Голова, моргни!
Акробат поднимает веки, несколько раз зверски поводит глазами.
-- Она может и курить. Голова, покури!-- сует разожженную трубку.
Акробат с удовольствием затягивается и пускает колечки.
-- Браво, браво, браво-о!
-- восхищается публика.
Опять ревели трубы. На трапеции изгибался мальчишка Сашка-гимнаст, с заплаканным лицом, посылал воздушные поцелуи и улыбался.
-- Браво, браво-о!
Колесом ходил партерный акробат, пел, кривлялся и бренчал на балалайке одетый в лапти и пестрядину Сенька:
Барыня угорела, много сахару поела...
-- Ого-го-го-о! браво, браво!
Выходила Фрося в черном платье с веером, пела шансонетку, дрыгала ногой, задирая юбки, фокусник ловил из воздуха двугривенные, вынимал из наволочки яйца, глотал шпагу.
-- Браво, браво, браво!..
-- Браво, браво, браво!..
Потом занавес опустился. Старичок в цилиндре вышел и оповестил почтеннейшую публику о предстоящей демонстрации живой нимфы. Трубы заиграли что-то вроде вальса.
-- Торопись, Фросенька, торопись...-- робко заглянул в теплушку антрепренер.
-- Подождешь, старый сморчок! -- грубо засмеялась в ответ, скидывая черное платье и на ходу уже отпивая из бутылки.
Опять нагнал Сенька и шепнул вкрадчиво:
-- Не скандаль, Фрось, еще все можно! И ребенка из воспитательного можно, ей-богу...
-- Ладно, запляшете вы у меня...-- совсем по-волчьи лязгнула зубами и угрожающе засмеялась.
-- Ну, теперь все пропало!-- махнул рукой Сенька-комедьянт.
-- Фросенька, публика требует, не задерживай...-- мягким шариком подкатился старичок.
-- Что пристал? Публика, подумаешь... всякая сволочь. Подождут!
Не торопясь, подобрала юбки и влезла до пояса в картонный, раззолоченный рыбий хвост. Облокотилась.
-- Ну, показывай, что ли, седая кикимора!
Занавес поднялся. Хлопки и крики в публике разом смолкли, оборвался и солдатский вальс.
-- Живая, говорящая нимфа, пойманная в Средиземном море. Половина рыбы, половина женщины. Нимфа, скажи, сколько тебе лет?
-- Семнадцать! -- досадливо, со зла кинула Фрося, лузгая семечки.
-- Нимфа, кто твои родители? -- растерянно и опасливо спрашивает вдруг заробевший старичок.
-- Гм! Черт их знает, кто они были! В воспитательном выросла, потом по прачечным пошла, никаких родителей не знаю! -- к ужасу антрепренера, уже совсем не по программе ответила Фрося.
В публике ропот, одобрительный смех, шиканье и свистки.
-- Желающие могут убедиться, что здесь нет обмана, что это действительно живая, говорящая нимфа!-- спеша потушить скандал, лепечет заученные фразы обезумевший старик.
Когда "желающие" обступили вплоть и бесцеремонно разглядывали и ощупывали, Фрося по привычке состроила томное лицо, протянула руку вперед и заигрывающе, умильно вымолвила:
-- Пожертвуйте...
-- Вот тоже! Что они дурачат честной народ?! -- вдруг громко выкрикнул какой-то молодец в бешмете и бобровой шапке.
-- Нимфа! Да я эту потаскуху за двугривенный со всей ее требухой куплю!
-- Господа, господа...-- завертелся старичок в сером цилиндре.
-- Что?! Это я-то потаскуха? Меня за двугривенный? -- мигом вылезла из рыбьего хвоста Фрося.-- Это, может, жена твоя по двугривенному идет, паршивец ты этакий, а у меня ребенок есть, я тебе не потаскуха!
И прежде чем могли опомниться, она со всего размаху влепила обидчику звонкую затрещину.
Поднялся невообразимый гвалт, рев, шум.
-- Это разбойничье гнездо! О-о! А-а!
-- Бей их! Обман! Деньги назад!
Кто-то ударил Фросю, и по лицу у нее течет кровь, кто-то изорвал на ней кофточку, дергали, толкали... Антрепренер скрылся, а откуда-то выбежал бледный, перепуганный Сашка-гимнаст, и его ударил по голове купец в лисьей шубе.
-- Бить нельзя! Эй, нельзя бить! За что бьешь мальчонку?
-- Полицию надо сюда! Зови полицию!
С улицы напирала любопытная толпа, верещала, как под ножом, кассирша, отстаивая хозяйские деньги; надрываясь, жалобно и тревожно плакал полицейский свисток.
Через десять минут порядок был восстановлен. На сцене "Услады" распоряжался околоточный и чинил допрос.
-- Ты кто такая? -- строго обратился к Фросе.
-- Не больно тычься, я тебе не родня! -- ответила та, сморкаясь кровью и глядя на полицейского чина насмешливо и враждебно.