Я много думал о Даше. Хотелось верить, что за эти два дня она успокоится, но – увы…
Вечером мы молча ели уху. Молча смотрели телевизор. Только самые необходимые слова: «Подай хлеб», «Выключи в передней свет», «Поставь будильник на полчаса раньше»…
А утром я снова собирался на службу в одиночестве. Даша приготовила завтрак, но меня не разбудила. Я обрадовался, садясь в приехавшую за мной машину: хоть словом перекинусь с шофером.
– Варили вчера уху? – спросил я у Славы.
– Моя не уважает. Пожарили. Но в основном посолили и повесили вялить. У меня на чердаке хороший сквознячок для этого. Люблю рыбку с пивом…
Мы всю дорогу вспоминали о нашей рыбалке. Слава сказал, что хорошо бы съездить в Лукино летом и поудить с лодки.
– Хорошо бы,– ответил я. А сам подумал: если до тех пор меня не попросят из прокуратуры.
Понедельник всегда хлопотный день. Едва переступил порог кабинета, как посыпались звонки, один за другим повалили посетители.
В обеденный перерыв я не смог урвать времени, чтобы поесть. Крутился до самого вечера. После работы поехал домой, пообедал. Даши еще не было. Я снова вернулся в прокуратуру посидеть над завтрашним выступлением на судебном процессе. Несколько раз звонил домой предупредить жену, что буду поздно. Ее все не было. Я стал волноваться, хотя раньше, когда между нами не было разлада, она, правда, редко, но задерживалась.
Дашин голос я услышал в начале одиннадцатого. Почему она так задержалась, не объясняла.
Вернувшись, я застал на кухне накрытый салфеткой ужин. Обычно в таком случае я радовался покою и тишине и боялся их нарушить, чтобы не разбудить жену. Сейчас тишина угнетала. Мне казалось, что Даша не спит и не откликается нарочно.
На работе старался не думать о том, как продвигаются мои дела в областной прокуратуре. Но когда сидел один на кухне, замучили невеселые думы. Хотелось человеческого тепла и душевного разговора. Хоть несколько утешительных слов…
Покончив с едой, которую проглотил без всякого аппетита, лег на диван. Мне теперь стелили на диване в столовой. И опять давила тишина. Я видел в ней зловещий признак – из области не было ни звука. Что предпринял Авдеев? Почему он тянет с проверкой? Правда, кто-то говорил, что он подхватил грипп и бюллетенит… Как решит поступить Зарубин? Неизвестность и ожидание выбивали из колеи.
Вторник почти весь день я просидел в суде на процессе. После оглашения приговора заскочил на работу. Секретарша сообщила мне, что звонили из области. Вечерним поездом приезжал из Рдянска Сергованцев.
Меня это неприятно кольнуло. Не его посещение. Сергованцев наезжал часто. На то он и зональный прокурор. Но Алексей Михайлович всегда предупреждал заранее. В крайнем случае – за сутки. К чему такая неожиданность? Может быть, Сергованцев надеялся застать меня врасплох? Но он отлично знал, что я никогда не скрывал промахов, так же как и успехов, в работе прокуратуры.
Я заказал гостиницу, предупредил шофера. Мы встретили Сергованцева поздно вечером. Он поздоровался суше обычного. А когда мы отвезли его в гостиницу, Слава заметил:
– Что-то сегодня Алексей Михайлович вроде не в духе.
– Устал с дороги человек,– откликнулся я. А сам подумал: причина может быть одна – мои акции падают…
На следующий день Сергованцев сел за работу. Его интересовали следственные дела.
Первым пришел с докладом наш молодой следователь Глаголев Евгений Родионович.
– Дело о хищении в гастрономе мною производством закончено. Можно передавать в суд,– сказал следователь, кладя передо мной тоненькую папку.
– Тот самый парнишка?– спросил я.
– Да.
– Что нового удалось установить?
– Ничего,– пожал плечами Глаголев.
– Тогда, я считаю, дело надо прекратить, а материалы передать в комиссию по делам несовершеннолетних при исполкоме горсовета.
Глаголев удивился:
– Но ведь хищение налицо. Преступник сознался. Все это подтверждено следствием.
Сергованцев оживился.
– Что именно?
– Этот паренек спрятался вечером в гастрономе,– начал объяснять Глаголев.– Обворовал кондитерский отдел. А когда утром открыли магазин, смешался с толпой и вынес похищенное.
– Сколько ему лет?– спросил Сергованцев.
– Шестнадцать,– ответил следователь.– Посмотрите, как он все заранее обдумал, как готовил преступление. Знал, куда спрятаться – в еще не установленное оборудование, витрину-холодильник…
Сергованцев задумался.
– Погодите, Евгений Родионович,– я раскрыл папку.– Спору нет, мальчишка виноват. И по головке его гладить никто не собирается. Но из материалов следствия вытекает, что он только хотел отличиться, покрасоваться перед своими дружками и девушкой.– Я повернулся к Сергованцеву: – Парень бился об заклад, что просидит ночь в магазине, а заодно и достанет своей Джульетте знаменитый шоколадный набор «Весна», выставленный в витрине… Кстати, набор оказался муляжем.
– Как?– переспросил Сергованцев.
– В блестящих обертках вместо шоколада были деревяшки. Так делают для витрин.
Алексей Михайлович расхохотался.
– Деревяшки?! Представляю состояние той девицы, когда она решила попробовать шоколад… Да, крепко ему не повезло. Всю ночь дрожал от страха, и ради чего!
Глаголев сидел молча. Подождав, когда Сергованцев перестанет смеяться, он саркастически произнес:
– А если бы его девушке захотелось иметь золотые часы? Он полез бы в ювелирный?
– Гадать, что бы он совершил, никто не имеет права,– сухо сказал я.– Перед нами конкретный факт. И мы должны отталкиваться только от него. Кстати, в винном отделе стояли дорогие коньяки. По двадцать пять рублей за бутылку. И мальчишка к ним не притронулся. Потом, надо еще учитывать личность. По всему видно, что он не злостный вор. Да и в семье у него не все благополучно… Искалечить жизнь легко, исправить трудно…
– Что он еще вынес, кроме «Весны»? – спросил Сергованцев.
– В результате ревизии, проведенной в отделе магазина сразу же после происшествия, обнаружена недостача. Пропало около десяти килограммов конфет «Мишка»,– ответил я за следователя.– Но никто у парня таких конфет не видел.
– Понятно,– кивнул Сергованцев.
Глаголев вопросительно смотрел то на меня, то на Сергованцева.
– Правонарушение есть,– сказал я ему.– Но не такое, чтобы этим занимался суд.– И вернул следователю папку.– Что у вас еще?
– Захар Петрович, я снова предлагаю прекратить дело о продавце с рынка.
– Это тот, что умер? Забыл его фамилию…– спросил я.
– Шафиров,– напомнил следователь.– Надо прекратить за смертью подследственного.
– Ничего нового?
– Абсолютно.
Недели две назад Глаголев уже приходил ко мне с постановлением о прекращении этого дела. Но я его не утвердил.
– Хитры же вы, Евгений Родионович,– пожурил следователя.– Думаете, прекратил одно, так под настроение прекращу и другое?
– Совсем я так не думал,– кисло улыбнулся следователь.– Не вижу перспективы. Только время терять да еще своими руками намеренно портить показатели.– Он посмотрел на Сергованцева, ожидая поддержки. Алексей Михайлович не отреагировал.– Человек умер. Если даже в чем-то виноват, мы не можем подать в суд на покойника…– Под конец Глаголев прямо взмолился: – Захар Петрович, ведь у меня в производстве еще шесть дел…
Сергованцев взглянул вопросительно.
– Вот какая история, Алексей Михайлович,– сказал я.– На рынке у нас несколько магазинчиков. Ну, знаете, как везде. В каждом – один продавец, он же завмаг… Поступило анонимное письмо на одного из них – Шафирова. У него разное в продаже: обувь, галантерея, одежда. Стали проводить ревизию, нашли излишки товаров, которые по документам не проходили. Шафиров в первый же день вернулся домой и умер от инфаркта…
– Человеку пятьдесят восемь,– добавил Глаголев.– Сердце болело давно. Ну, разнервничался…
– Было отчего,– сказал я.– Излишки – дефицитный товар, какой не поступал даже на базу. Например, женские сапоги, кожаные куртки. Продавалось это, конечно, из-под полы. Так, Евгений Родионович?