– Так,– согласился он.
– Продавца этого сам помню,– продолжал я.– Слава богу, сколько раз заходил в тот магазинчик… Вежливый скромняга, одет бедновато. А что обнаружили у него в подполе дома?
– Так наследство же,– сказал следователь.– У Шафирова на самом деле в прошлом году умер дядя. Когда-то, еще до революции, владел винокуренным заводиком…
– Какое наследство? – заинтересовался Сергованцев.
– Золотые кольца, серьги, монеты царской чеканки. Ну и деньги. Наши, конечно.
– На сколько?
– Около двадцати тысяч,– ответил я и снова обратился к следователю: – Понимаете, Евгений Родионович, можно допустить, что это наследство… Но откуда у него появился левый дефицитный товар? Значит, за Шафировым стоял еще кто-то. Он действовал не один. И мы обязаны найти, кто именно…
– Хорошо, Захар Петрович, я буду продолжать следствие по этому делу.
– Похвальное намерение,– вдруг сказал Сергованцев.– По-моему, правильная постановка вопроса. А то у нас иногда показатели, вернее, стремление иметь их в благополучном виде затмевает главное.– Я понял, что зональный прокурор солидарен со мной.– А вы,– обратился он к следователю,– активнее используйте возможности ОБХСС.
– Я это обязательно учту,– сказал Глаголев.– И еще одно, Захар Петрович. Об автомобильной катастрофе на улице Володарского…
– Ну-ну.
– Тут не тормоза. Машина новая, все в полном порядке.
– Так в чем же дело?
– Шофера уже нельзя было допускать к вожде нию. Как он прошел последнюю медкомиссию, пока не понятно…
– А людей не вернешь,– вздохнул я.
– Много жертв? – спросил Сергованцев.
– Страшная авария,– ответил я.– Перед грузовиком в центре города выскочил на перекрестке «Москвич». И водитель, вместо того чтобы затормозить, повернул на тротуар. Восемь человек. Четверо скончались тут же. В том числе – ребенок…
Об этой катастрофе вспоминали с ужасом. И будут вспоминать еще долго.
– Водителю уже за шестьдесят,– продолжал Глаголев.– Какая у старика реакция? Я беседовал с директором автобазы. Он говорит, людей не хватает…
Сергованцев сокрушенно покачал головой.
– Когда вы думаете закончить это дело?-спросил я Глаголева.
– Через неделю, наверное.
– Хорошо. Не позднее…
Когда следователь ушел, Алексей Михайлович негодующе сказал:
– Вот так и получается. В медкомиссии недосмотрели, на автобазе не хватает работников… Каждый найдет отговорку…
С зональным прокурором мы провели вместе весь день. Знакомились с делами второго следователя, были в милиции. Ходили обедать, сидели над справкой. Так и подмывало спросить, что слышно насчет меня. Но не решился.
Уехал он на следующий день. Я гадал: его посещение было рядовым, очередным наездом или связано со служебной проверкой моей персоны? Теперь все казалось подозрительным. Я с болезненной обостренностью анализировал поведение сотрудников прокуратуры, городского начальства, знакомых и друзей. Стал настолько мнительным, что в душе требовал от людей особенного отношения к себе. В безобидном юморе мне слышалась злорадная насмешка. Стоило перехватить на себе чей-то внимательный взгляд, как я уже подозревал в человеке тайного недоброжелателя. Я стал ловить себя на мысли, что, встречаясь с кем-нибудь, оцениваю: будет он радоваться, когда меня снимут, или посочувствует.
Правда, работал я с каким-то остервенением, стараясь забыться, не думать о том, что ожидает впереди. Выступал на процессах, ездил по району, окунался с головой в общественную работу и депутатские дела. В конце дня бывал выжат как лимон и, приезжая домой, наскоро проглотив ужин, валился с ног. С Дашей мы виделись очень мало. Наши отношения оставались такими, какими она их сделала с первого дня размолвки. Исправно готовила, стирала и гладила мои рубашки, заботилась о моем гардеробе. Но дальше этого ее внимание не распространялось. Мы были словно посторонние, по каким-то причинам обязанные соседствовать в одной квартире. Несколько моих попыток объясниться, снова сблизиться, получили решительный и холодный отпор. Я перестал их предпринимать…
Мне очень хотелось встретиться с первым секретарем горкома Егором Исаевичем Железновым. Он был в санатории под Москвой. И когда вернулся, я сразу напросился на прием. Егор Исаевич согласился встретиться в тот же день. Для порядка я расспросил его об отдыхе.
– Собственно, в санаторий поехал из-за жены,– сказал Железнов.– Сердечница она. Я пока не жалуюсь. Но врачи и меня в оборот взяли. Какую-то иннервацию сердца придумали… Знаешь, Захар Петрович, я чуть было и сам в это не поверил. Но стоило вернуться в Зорянск, зайти в горком, как никакой тебе иннервации… Работать надо. Тогда будешь здоров.
– Помогает работа, это точно,-согласился я, думая о своем.
– Но я бы не сказал, что тебе она на пользу. Похудел чего-то, осунулся…
– Есть с чего,– сказал я. Было самое время поведать главное.
Егор Исаевич выслушал меня внимательно. Расспрашивал подробности разговора с прокурором области. Его огорчало положение, создавшееся у меня дома.
Мне не терпелось узнать его мнение. И я спросил:
– Вы считаете, что я виноват?
– А вы считаете, что абсолютно ни в чем не виновны?– ушел от прямого ответа Железное, что еще больше насторожило меня.
– Значит, меня ждет персональное дело и по партийной линии?
– Выводы будут после той проверки, которая назначена в облпрокуратуре.
– А что мне делать сейчас, Егор Исаевич?
– Как прокурору – исполнять обязанности. Так, кажется, сказал твой начальник?
– Сложа руки не сижу…
Секретарь одобрительно кивнул.
– Это хорошо, что руки не опустились… Я свяжусь с Зарубиным.
– Стоит ли? Еще подумает, отыскал защитника…
– Это ты, Захар Петрович, неправильно понимаешь,– перебил меня Железное.– Ты коммунист. И не рядовой, а член горкома. Видное лицо. Почему я не могу поинтересоваться делами коммуниста Измайлова? И, если надо, сказать о нем свое мнение?
– Воля ваша.
– А с Дарьей Никитичной мы встретимся.– Я попытался отговорить его, но Железнов остановил меня жестом: – Тут я тебя тем более спрашивать не буду. Поддержать тебя надо. Ей – в первую очередь…
Я не знаю, говорил ли с женой секретарь горкома. Никаких перемен в наших отношениях с ней не последовало.
Я выехал на пару дней в Рдянск. Честно говоря, особой надобности в поездке не было. Меня замучило неведение.
Прокурор области был в командировке в Москве. Сергованцев – вместе с ним.
Авдеев встретил меня вежливо и спокойно.
– Хорошо, что вы приехали,– сказал он,– по телефону говорить не очень удобно… Ну, что я могу вам сообщить? Белоус подал в суд заявление на развод.
– Мое имя упомянуто в заявлении? – спросил я.
– К сожалению, да,– ответил помощник прокурора области.
У меня мелькнула мысль: вот он, конец. Кто допустит, и я сам в первую очередь, чтобы предстать прокурорскому работнику в качестве свидетеля и соблазнителя жены, в качестве виновника развода… Выход один: сейчас же просить, чтобы меня освободили от обязанностей прокурора. Лучше самому. Не ждать, пока предложат. Представляю, как это унизительно…
Авдеев, вероятно, понял мое состояние. И сказал:
– Законы, как вы знаете, предусматривают возможность восстановления мира между супругами. Для этого им отводится определенный срок.
– Когда будет слушаться дело? – спросил я.
– Через месяц.
Месяц… Тридцать дней. Что они могут изменить? Будем думать о худшем: Белоус не возьмет своего заявления назад. Отложить позор еще на месяц? Бессмысленно. Если даже супруги и помирятся, в глазах руководства областной прокуратуры и обкома партии я останусь в том же качестве…
Вспомнил слова Егора Исаевича: «Бейся до последнего, если чувствуешь правоту».
Мне дан месяц.
– Что они из себя хоть представляют, супруги Белоус?– спросил я у Авдеева.