— Шо у вас?
Кто знает, что у них на уме. Мама ответила:
— Нема ничого.
Мы подошли к самому рынку. Между прилавками толкался народ. Босая девчонка в рваном платье, покачиваясь, монотонно спрашивала:
— Кому спичков? Кому спичков?
Старик с седыми усами шёпотом повторял:
— Маю цукру. Маю цукру…
Парень в шинели с пустым рукавом держал в единственной руке синие галифе и весело кричал:
— Меняю штаны на ржаные блины!.. А вот кому… штаны на блины!
Далеко было слышно: — Штаны… Блины…
В толпе иногда показывались строгие милиционеры с наганами на боку. Мы с опаской поглядывали на них. А вдруг они нас поймают и скажут, что мы спекулянты. И верно, ведь мы занимались нехорошим делом. Мы продавали ландрин, сваренный из заведомо краденого сахара. Может быть, этот сахар украден у красноармейцев, которые сейчас па фронте воюют с Врангелем.
На душе было нехорошо. Мы никогда ничем не торговали, вот в чём дело… Мы боялись вытащить нашу проклятую банку. Когда я говорил:
— Ну, мама, давай сейчас…
Она оглядывалась:
— О нет, здесь что-то слишком много народу.
Когда она предлагала:
— Ну, Яша, может быть, здесь?
Я не решался:
— Потом, подальше… Вон там…
Наконец мама набралась храбрости и обратилась к одной старухе:
— Бабушка, вам ландрину не надо?
— Чого? — переспросила старуха.
— Ландрину… Ну, монпансье, понимаете? — сказала мама.
— Чого? Чого? — заинтересовалась старуха. Мама стала было объяснять ей, что такое монпансье, но толпа их разъединила.
— Нет, Яша, я не могу, попробуй ты, — призналась мама.
Я взял кошёлку и хотел было вытащить банку, как вдруг увидел неподалёку товарищей из Гохупромаса. Я бросился в сторону:
— Мама, пойдём отсюда, там знакомые…
Мы спрятались в толпе. Потом я сказал:
— Знаешь, мама, давай лучше, может, завтра, а? С утра, может, меньше народу будет, а?
Ох, как она обрадовалась:
— Правда, сынок, давай завтра. Нечего спешить… не испортится.
Мы подхватили нашу кошёлку и, протискиваясь сквозь толпу спекулянтов и мешочников, поспешили домой, к детям, к родному Чеботарскому въезду.
ДЕТИ
И вот мы пришли домой. Дети ещё спали, да и куда им было спешить. Что, их ждал роскошный завтрак, что ли? Банку мы решили им вовсе не показывать и спрятали под мою кровать. Потом мама разожгла примус и поставила варить картошку в мундире. От шума примуса, что ли, проснулся Тимка. Он стал тереть кулаками глаза и спрашивать:
— Что купили?
Возможно, что он спросонок подумал, что вернулись старые времена, когда мы приносили с базара полную корзину.
Вслед за ним проснулась и Лилька. У неё было удивительное свойство: как он проснётся, так и она сразу вскакивает. Она тоже спросила:
— Что купили?
— Ничего, — ответила мама. — Ну что вскочили? Спите!
— Как — ничего? Не может быть ничего! — сказал Тимка. — Вы же пошли за товаром, Я знаю…
И Лилька, в одной рубашке, стала за ним повторять как попугай:
— Не может быть ничего!
— Лилька, давай искать! — вдруг скомандовал Тимка.
— Это что ещё за глупости! — рассердилась мама.
Но Тимка не слушал её. Он вообще был непокорным человеком. С ним нелегко было ладить.
— Лилька, ищи!
И вот они с Лилькой стали обыскивать комнату. Стыдно признаться, но дело было именно так. Они заглянули в кухонный шкафчик, в корзину, под стол, под все стулья. Мама сердилась:
— Перестаньте сейчас же!..
Вдруг Лилька поползла под мою кровать. Я стал её оттаскивать. Но уже было поздно. Она завопила:
— Тимка, сюда скорей, я вижу!
Тимка ринулся под мою кровать и с торжеством выкатил на свет божий банку с наклейкой «Кондитерское заведение «Сладость».
— Ага, что я сказал! Ага, что я сказал! — повторял он, сидя на полу и любовно сжимая банку в своих объятиях.
Лилька уселась рядом с ним и, крича: «Дай потрогать, дай потрогать!» — тянулась к банке голыми руками.
Они сейчас были похожи на двух медвежат.
Мама невольно засмеялась.
— Отдайте, глупые! — сказала она.
— Мама, нам только посмотреть, что там! Посмотрим — и всё! — стал просить Тимка.
Что было делать? Они всё равно не отстанут.
— Значит, уговор? Только посмотреть — и всё. Да?.
— Ага, — качнул головой Тимка.
— Ну ладно… — Мама передала мне банку. — Открой.
Тугая крышка плохо поддавалась. Я вертел её и так и сяк. Надо было видеть, как дети глазами, охами, вздохами, ойканьем и айканьем помогали мне:
— Ну ещё, ну вот так, ну дай я… Наконец крышка снялась — и перед глазами изумлённой публики открылась замечательная картина: блестящие красные и зелёные леденцы. Тимка мигом протянул к ним руку — надо сказать, не очень чистую после лазания по всем углам.
— Тимка, куда? Ты же сказал: только посмотреть.
— А я только одну, только однусеньку. — Он честно — вес видели — взял одну штучку, посмотрел на неё и отправил в рот.
— Разве так смотрят, Тимка? — сказала мама.
— А я хочу изнутри посмотреть! — ухмыльнулся Тимка.
За ним и Лилька схватила ландринку. Мама сказала:
— Постойте, ведь это не для еды, а для продажи.
Лилькины глаза наполнились слезами:
— Не хочу для продажи… Хочу для еды.
— А мы это продадим и купим чего-нибудь нужного.
— Не хочу нужного… Хочу для еды.
Тимка рассудительно сказал:
— Мама, тут же много. Если по одной, ничего. По одной — совсем незаметно будет.
Тимка был прав. В банке было, наверное, тысяча ландринок — какое значение могут иметь две-три штучки.
— Мама, я тоже, пожалуй, возьму одну, — сказал я.
— Пожалуй!
— Ну и ты возьми. Мама сдалась:
— Ну ладно! Пропадёшь с вами!
Мы все взяли по штучке и стали пить чай уже не с сахарином, а с настоящим ландрином ассорти.
Потом мама закрыла банку и строго сказала:
— Ну теперь, ребята, всё. Больше ни-ни! — и спрятала банку в самое надёжное место — под свою кровать.
Но место оказалось не очень-то надёжным. Каждые полчаса примерно Тимка прибегал со двора, на цыпочках направлялся к кровати, вытаскивал банку и брал по конфетке — правда, только по одной.
— Ведь по одной совсем незаметно, — доказывал он и был прав.
За ним прибегала и Лилька. Она строго следила за тем, чтобы всё было поровну, — сколько ему, столько и ей. Она была справедливой девочкой.
В общем, уровень в банке, несмотря на то что брали только по одной, заметно понизился. Крышка открывалась уже легко. Она, как говорится, «обошлась».
Мама расстроилась и стала стыдить Тимку:
— Как тебе не совестно! Как же мы теперь будем продавать? Ведь это же не просто конфетки, а товар. Ведь я хотела продать всю банку целиком. Что ж теперь поштучно, что ли, ими торговать?
Мы стали её успокаивать. Вдруг раздался стук в дверь. Я побежал открывать. За дверью стоял знакомый старенький почтальон дедушка Бядуля.
— Заказное вам, — сказал он беззубым ртом. — Расписуйся.
Я «расписувался» и побежал с письмом к маме. Письмо было от папы. В нём было два листочка. На одном папиной убористой рукой написано:
«Дорогие мои, итак, я в Москве. Здесь очень хорошо. Здесь дышится легко. Здесь очень красиво, один Кремль чего стоит. А сознание, что там живёт Ленин, придаёт ему ещё особую величавость. Живу в Третьем Доме Советов. В общем, всё хорошо. Посылаю вам вызов. Жду вас. Дети, ведите себя хорошо, в дороге помогайте маме. Слышите! А не то я вас всех высеку. Папа».
Насчет «высеку» он, конечно, шутил.
На втором листочке всё было напечатано на машинке. Там было сказано, что семья товарища Тайца М. Е., в составе жены Тайц В. С. и троих детей, направляется в город Москву. Просьба ко всем организациям оказывать всемерное содействие.