Он разбил картинку на маленькие клетки, а бумагу — на большие и с жаром взялся за работу. Ведь если получится хорошо, мадам Мошковская повесит «Земной рай» на стенку, и все будут спрашивать:
«Кто вам нарисовал такую замечательную картину?»
А мадам Мошковская будет отвечать:
«Разве вы не знаете? Это же Янкеле Сарры-Двойры, табачницы, тот самый, который сделал Коткесу сапог с блеском!»
Он работал всё воскресенье и весь понедельник. Он плохо ел, плохо спал и всё спрашивал у бабушки, хорошо ли.
— Очень хорошо! — отвечала бабушка. — Даже лучше, чем в книжке!
Во вторник утром он уже дорисовывал последнюю клетку.
С бьющимся сердцем он постучался в обтянутую кожей дверь Мошковских.
— Кто там?
— Это я, Юзефа. Я принёс «Земной рай».
— Барыни нет, она в магазине.
Что ж, это недалеко — на углу Завальной. Янкеле пошёл в магазин. Там было полутемно, вкусно пахло непонятными вещами, вдоль прилавков тянулись мешки с сахаром, с крупой, на полках желтели ящики.
Покупателей было много. Около больших весов стояли крестьяне в лаптях, Мендель, старший сын Мошковской, и сама мадам Мошковская. Она тыкала коротким пальцем в мешок, стоявший на весах, и говорила:
— Дай мне бог здоровья, что за чудная крупчатка!.. — И вдруг, обернувшись, скороговоркой сказала по-еврейски. — Мендель, подмешай ему из того мешка, где кукурузная… — И продолжала по-русски: — Дай мне бог каждую пятницу иметь халу из такой крупчатки!..
Янкеле выступил вперёд и перебил её:
— Вот… я принёс… «Земной рай».
Мадам Мошковская оглянулась, красная, вспотевшая, и, увидев Янкеле, ещё больше покраснела:
— Ты зачем пришёл? Мне сейчас некогда!
— Вы же сами… в субботу… просили.
— Так ты и пришёл бы в субботу. А то, здравствуйте, в базарный день, во вторник, когда самая торговля, он пришёл со своим раем!.. Мендель, дай ему орешков, пусть идёт.
И Мендель выставил Янкеле за дверь.
КАЗАКИ
Все зарабатывают на кусок хлеба. Бабушка разносит молоко; мама работает на табачной фабрике Финкелынтейна; Юзефа — нянька у Мошковских. Только папа не зарабатывает — он же сидит! А Янкеле стал почтальоном. Это Юзефа дала ему письмо и сказала:
— Яненко, ты уже научился по-русски?
— Немножко, — ответил Янкеле.
— Будь ласков, отнесёшь это письмо по адресу: Первая казачья сотня, нижнему чину Емельяну Чернохлибу. Будешь моим почтальоном!
— Казаки? — перепугался Янкеле.
— Глупенький! — уговаривала Юзефа. — Они ж добрые. Ну, будь ласков! Вот тебе на конку, мой почтальон.
«Почтальон» спрятал пятак, натянул до ушей шапку с «почтой» и вышел на улицу, где конка. Скучное солнце висело над Вильной. Пара тощих лошадей медленно тянула конку. Мальчишки, прячась от кондуктора, прыгали на подножку. Янкеле это понравилось — он тоже повис. Ехать далеко — до Погулянки. Янкеле там был один раз, ещё когда папа не сидел.
— Паршивец, ты сегодня спрыгнешь или нет? — Кондуктор сорвал шапку с Янкеле.
Письмо упало на булыжник. Янкеле подобрал шапку, почту и прицепился к следующей конке. Так и доехал.
Здесь хорошо! Налево тихая Вилия, вдали лес, а направо зелёное поле. А там, неподалёку, казармы. По полю скакали казаки. Который из них Чернохлиб? Ведь они все одинаковые! На всех широкие синие штаны с красными полосами, сабли, пики, толстые канчики и светлые чуприны под фуражками. Одни, блестя саблями, на полном скаку рубили расставленные по полю гибкие палки. Другие длинными пиками кололи чучела, похожие на толстых торговок с Рыбного базара. Даже страшно становилось, когда пика влезала в соломенный живот! А лошади легко-легко касались копытами земли. Сразу видно — настоящие казацкие лошади, не то что коночные клячи.
Заиграла труба. Казаки соскочили с сёдел и повалились на траву покурить. Янкеле робко стоял на краю поля. Они могут ещё стегнуть канчиком. Письмо шуршало под шапкой. Он хотел подойти поближе и не мог — боялся! Но вот один казак мотнул чуприной:
— Тебе чего, хлопец?
Янкеле побледнел:
— Господин казак, чи вы не знаете, кто есть нижний чин… Господин Черно… Чернохлиб?
— Эвон сидит, сало жрёт, другим не даёт! Иди к нему, не бойся.
Чернохлиб обернулся.
Он был красивый: румяные щёки, тонкие брови, усы двумя золотыми колечками. Недаром он понравился Юзефе. Янкеле отдал ему «почту». Чернохлиб вытер губы и долго, по складам, читал письмо. Янкеле и то лучше читает. Потом он сунул письмо в сапог, покрутил ус и улыбнулся. Глаза у него были синенькие.
— Добре, хлопчик! — Он достал пятачок. — Держи!
Другой казак спросил:
— Як тебе зовут?… Янкель? Сидай с нами, Янкель!
Третий казак хлопнул Янкеле по плечу: — Янкель, пойдёшь к нам в казаки?
Янкеле перестал бояться. Казаки ему понравились. Он отвечал на все вопросы, а потом даже сам спросил:
— Дяденьки, а зачем вам эти канчики?
Казаки засмеялись:
— То не канчик, а добрая казацкая нагайка. Пощупай!
Янкеле пощупал:
— Чтобы лошадок погонять?
— «Лошадок»! — усмехнулись казаки. — Конь и так пойдёт — он повода слушается…
Тут снова заиграла труба. Казацкий офицер закричал:
— По ко-о-ням! Чернохлиб сел на коня:
— Янкель, приходи завтречка, я ответ отпишу!
И понёсся к остальным казакам.
Так Янкель подружился с казаками. Он сделал себе саблю и казацкую нагайку. Если есть доска и верёвка, это совсем нетрудно. И с азартом мчался на лихом «скакуне» по двору. И с грохотом рубал бабушкины бидоны доброй «казацкой саблей».
— Бабушка, я не буду почтальоном, я буду казаком! — И бах по бидону, бах…
А по ночам, пугая маму, бормотал: «Чернохлиб… По ко-о-ням…»
С заработанными пятаками Янкеле пошёл в магазин. Маленькая продавщица уговаривала покупателей. Янкеле показал ей пятаки и выбрал тетрадь для рисования. Замечательная тетрадь, из толстой бумаги; на синей обложке красивыми буквами напечатано: «Тетрадь для рисования, учени — точки, точки — класса». Потом он увидел пистолет. Хороший черный пистолет, с коробочкой красных пистонов в придачу.
— Дайте тетрадь и пистолет.
— Денег не хватит, мальчик.
— Сколько денег не хватит? — Янкеле задумался. — Ну, дайте тетрадь! — Он пошёл к кассе и вернулся. — Нет, пистолет. — А через минуту опять прибежал. — Нет, тетрадь, тетрадь!
Сам над собой засмеялся и пошёл платить — и ещё осталось на красно-синий карандаш.
На первой странице он нарисовал казака. Красно-синим карандашом хорошо их рисовать. Штаны — синим, перевернул карандаш — полосы на штанах красным. Верх фуражки — синим, опять перевернул, низ — красным. Саблю — синим, нагайку — красным, лицо — красным, глаза — синим…
Он долго рисовал. Стало темно; бабушка зажгла лампу. Пришла мама. От неё пахло табаком.
— Бабушка, — сказала мама, снимая платок, — кончено, мы бастуем! И кожевники тоже. Они мучатся не меньше нас!
— Вы хотите быть сильнее Николая Второго! — вздохнула бабушка.
— Бабушка, больше терпеть невозможно! Он себе наживается, а мы наживаем чахотку. Мы ж его спросили: «Финкельштейн, толстая собака, вы согласны на десять часов работы?… Нет? Так мы бастуем!»
Янкель бросил карандаш и стал тереть глаза:
— Я тоже хочу бастовать!
Мама обняла его:
— Золотко, спать ложись! — и, отвернувшись от Янкеля, долго кашляла.
Утром пришла соседка, тоже табачница. Янкеле встрепенулся и схватил маму за платье:
— Куда ты идёшь?… Я знаю, ты идёшь бастовать!
— Пусти, золотко, мы на базар!
Она вырвалась, захлопнула дверь и повесила с наружной стороны замок. Янкеле заревел и стал колотить ногами и «казацкой саблей» по двери. Потом он подтащил к окну табуретку, взобрался на подоконник, откинул крючок и толкнул раму. В комнату ворвались гнилые запахи двора, залетели большие зелёные мухи. Под окном была ржавая крыша сарайчика. Янкеле перебрался на сарайчик, спрыгнул на землю и побежал искать маму.