Итак, мы находились на пороге генерального незнания нашего, что именно постигает почтенную мать-материю по приходе на запретный скоростной рубеж, куда ей вроде бы и доступа нет по знаменитому уравненью, начертанному в качестве табу на воротах в завтрашний день астрофизики. Здесь и дальше я отказываюсь нести малейшую ответственность за ядовитые замечанья недоучившегося студента, ибо в намерения мои входит лишь представить на суд передовых столпов, по возможности ближе к оригиналу, порочную дымковую теорию, чтобы те могли совершить над нею скорую и суровую справедливость. «Ежели же, по общепринятому ныне догмату, — буквально отчебучил мне разбушевавшийся Никанор, — всякий до предела разогнанный объект непостижимо, вопреки сокрушительной инерции, тормозится на бесчисленной веренице девяток после запятой, то пора дать бедняге зеленую улицу из создавшегося безвыходного тупика на простор дальнейшего, лишь наполовину усвоенного нами полета». «В самом деле, — размышлял я, — еще куда ни шло, кабы речь шла об единственном таком акциденте, то и бог с ним, во ведь тут решается общая участь светил небесных! Поздно будет сожалеть, когда все они поштучно застрянут в своих черных дырах-ловушках, и столь чудесная вещь, Вселенная наша, превратится сплошь в лабаз бесполезной, впрок и намертво упакованной недвижимости…» Словом, как и раньше, поневоле приходилось мириться с размахайскими загибами моего Никанора, чтобы не лишиться еще более щекотных и лакомых откровений впереди.
Постепенно прояснилось, что время у Никанора подразумевается отнюдь не циферблатное, применяемое для отсчета пульса, либо при варке яиц, а в каком-то неслыханном, потому что натурально-вещественном качестве, чего по здравому смыслу просто не может быть. Признаться, и раньше не раз задумывался я, что это за вещь непонятная такая: если медовый месяц у влюбленных пролетает глазом не мигнуть, тогда как приговоренному минутка промедления столетием покажется, если не слишком расторопен обслуживающий персонал. Очень бы хотелось, кроме того, расшифровать с помощью сведущего эрудита загадочное, сорвавшееся в тот раз у Никанора восклицанье: «Парменид-то прав, оказывается, да и по фарсизму то же самое получается!» Но всего труднее будет постичь пресловутое время даже не в исходной точке исчезновенья, а в состоянии, предшествующем бытию, когда само оно должно было подвергнуться немыслимому сжатию, чтобы уместиться в нулевом состоянии абсолютного начального покоя. Всему непременно предшествует нечто, и для понимания последнего следует допустить вначале вовсе не помышляемую единость, которой в порядке развития надлежало сперва безнадежно остыть до плазменной степени, чтобы впоследствии выродиться в раскаленное звездное вещество для ваяния прочего во Вселенной инвентаря. В поиске наиболее компактной упаковки воображение невольно изобретает шар без диаметра со втиснутой внутрь вселенской начинкой, что в обывательском представленьи приобретает видимость, страшно сказать, надмирной персональной воли…
И не дожидаясь положенных возражений, рассказчик сам же сразу объявил, что не признает библейского миротворенья, но в поиске более диалектически совершенной формы отвергает и провозглашенный ныне взамен его некий праматеринский взрыв, виновник коего опять же красноречиво умалчивается, хотя для ускоряющегося разбегания осколков потребовался бы добавочный силовой импульс, которому взяться уже неоткуда. «Да если даже на худой конец и объявилось бы нечто в недосягаемой дальности, — вдруг вставил он как бы на пробу и озабоченно в переносье мне посмотрел, — так мы с ним , верно, и не проведали бы друг о дружке по причине нашей несоизмеримости…» Затем студент Втюрин словом и жестом обрисовал мне, как давешние эллиптические пульсации с уплотнением периодов и сроков сливаются в трепетное мерцанье неузнаваемой среды высшего порядка, чтобы в последующей перспективе образовать холодное, немеркнущее, уже не просто фотонное сиянье, а тот самый свет предвечный народных сказаний, в пучинах коего рассеяны миры, погребены давно прошедшие, вызревают еще не родившиеся и где-то в неосязаемом его кванте — мы. Однако человечеству и в создавшейся обстановке теряться не приходится, однажды кем-то и в том мнимоабсолютном покое непременно обнаружена будет медлительная, но обязательная для всякого бытия подвижность пусть непонятной среды, а уж там плёвое дело определить и самое направление на ее источник. Если и прежде, раз вступивши в поток, разум никогда не сбивался с курса, он и тут, умело пробиваясь против теченья, выйдет однажды прямиком к подножью световой горы древних вероучений с неприступной твердыней на вершине.