Недалеко от нее, спиной к стене, стоял человек, в котором Пинета без труда узнал Барабана.
— Фролов, ого! Вы не знаете еще, что это за мужчина! — услышал Пинета.
Девушка откусила мокрый конец папиросы и принялась крутить из него шарик. Пальцы у нее дрожали.
— Вы все лжете о деньгах!
— Чтобы я так жил, как все, — чистая правда! — отвечал Барабан. Он для убедительности даже пристукнул себя кулаком в грудь.
— Он не получал от вас никаких денег за это. Просто разлюбил… — Девушка еще раз с металлическим стуком откусила конец папиросы. — И больше ничего!
— Ей-богу, — сказал Барабан, — и такого мерзавца разве можно любить? Это же просто подлец, честное слово!
«Экая жалость! — подумал Пинета. — Что же он от нее хочет, старый пес?»
— Разве он стоит вашей любви, это паскудство? — убеждал Барабан. — Он уже теперь гуляет с другой. Ха, разве он помнит о вас, Катя?
Пинета видел, как крупные капли пота выступили у него на шее. Барабан как будто немного растерялся, сделал шаг вперед и схватил девушку за руку.
— Как вы смеете!
Она свободной рукой ударила его по лицу, вырвалась и убежала на противоположный конец комнаты. Теперь Пинета мог бы дотронуться до нее рукой.
Барабан побагровел и с яростью ударил кулаком о спинку кровати.
— Разобью! — вдруг закричал он хриплым голосом и взмахнул рукой.
Пинета с грохотом соскочил со своего наблюдательного пункта. Все стихло в соседней комнате.
Только дверь распахнулась с шумом и снова захлопнулась.
Спустя несколько минут Пинета снова заглянул в дыру для времянки: его соседка горько плакала, взявшись обеими руками за голову.
— Не плачьте, — сказал Пинета, — тише. Мы с вами удерем отсюда. Честное слово, не стоит плакать.
6
Вокзал плавно подкатился к поезду, вздрогнул и остановился неподвижно. Пар в последний раз с хрипом пробежал между колес.
Люди пачками выбрасывались на платформу, кричали, целовались, бранились и тащили к выходу узлы, чемоданы, корзины.
Сергей Веселаго соскочил с подножки и пошел вдоль платформы к паровозу.
Фуражка с истрепанным козырьком лезла ему на глаза; он был серый, как крот, и походил на человека, который потерял что-то до крайности необходимое и теперь ищет без конца, хоть и знает, что никогда уже не найдет, что искать давно бесполезно.
Дойдя до паровоза, он остановился и задумался, потирая рукой лоб.
Из-под паровоза проворно вылез черный, весь в копоти и смазочном масле, мальчишка. Мальчишка чистил паровоз, гладил его по тупому носу, протирал замусоренные глаза; он выгибался, как акробат, чтобы достать до самых укромных мест, и балансировал на одной ноге уже больше из озорства, чем по прямой необходимости. Рожа его сияла черным блеском. Он увидел Сергея и заорал, размахивая тряпкой:
— Эй, шпана, чего уставился?
Сергей посмотрел на него ничего не понимающими глазами.
— Скажите, пожалуйста, мальчик, как отсюда пройти на Первую роту?
Мальчишка вместо ответа залез в какую-то дыру и оттуда выставил Сергею отлакированный зад.
Сергей вдруг хлопнул себя по лбу.
— Да что же это я! Нужно идти, бежать, искать Фролова!
Он всунул билет контролеру и быстро выбежал на улицу. Рикши смотрели на него с презрением. Начинался дождь.
Измайловский проспект был гол и мрачен.
Полотна бродячих ларьков намокли, посерели, старухи, которые со времени основания города торгуют на Измайловском проспекте, тоже намокли, повесили сморщенные носы и засмолили короткие трубочки.
У одной из них, тотчас за мостом, Сергей купил пачку папирос, сунул ее мимо кармана и прошел дальше.
Старуха выползла из-под своего навеса, равнодушно посмотрела ему вслед и положила папиросы обратно.
Спустя четверть часа он добрался до Первой роты, отыскал дом под номером 32 и постучал в дверь, на которой написано было смолой: «Дворницкая».
Сонный дворник объяснил ему, что прежде Фролов жил в пятнадцатой квартире, а теперь переехал в двенадцатую, первый подъезд налево, третий этаж.
Сергей поднялся по лестнице и дернул за звонок.
— Что нужно?
— Отворите, пожалуйста. Здесь живет товарищ Фролов?
— Здесь.
Унылый мастеровой с мандаринскими усами впустил его в кухню.
— Могу я его увидеть?
— По коридору вторая дверь, — хмуро отозвался мастеровой, — еще не встал, должно быть.