Сергей с ненавистью посмотрел на склоненную голову Фролова. Труп равнодушно косился на Сергея выбитым глазом.
Сергей отвернулся от него и огляделся вокруг: никого не было поблизости, солнце скользило между стволами почерневших берез и полосами ложилось на примятую траву лужайки.
Он старательно, с какой-то особенной аккуратностью сложил пополам письмо Екатерины Ивановны и положил его в карман пиджака. Третье письмо было написано затейливым почерком, с завитушками, пристежками и множеством больших букв, которыми начиналось чуть ли не каждое слово. Сергей прочел:
«Уважаемый Павел Михайлович.
Некоторые затруднительные Обстоятельства требуют от Меня просить вас не отказать в нижеследующей Просьба. Не откажите 23-го июля сего года в 7 часов Вечера положить в крайнее Левое окно Грибовского пустыря, находящееся на Песочной улице, 1025 р. 65 к. золотом в запечатанном конверте. Извиняюсь за эту Назойливость, которого трудно избегнуть в Подобного рода Делах.
Позвольте также Уведомить Вас, что в случае если конверта на месте Не окажется, то Мы никак не можем, к искреннему Сожалению, дальше сохранять вашу Драгоценную жизнь.
В случае Же, если вы доведете вышеуказанную Мысль до сведения мильтонов, то Мы никак не ручаемся за Жизнь И вашей Глубокоуважаемой Супруги.
С почтением Турецкий Барабан».
На конверте было написано красным карандашом: «Дяде — для передачу по Назначения».
Внизу стояла печать церкви Гавриила-архангела, церковная печать со славянской вязью.
Сергей снова огляделся вокруг, отыскал глазами небольшой пенек, поросший мхом, и уселся на этот пенек, схватившись руками за голову и напрасно стараясь собрать разбегающиеся мысли.
«Так, значит, Фролов… вор… или нет, скорее… этот… как называется?.. налетчик. Но если он налетчик, если она была с ним, так, значит… так, значит… так, значит… Не может быть».
Он стал ходить по лужайке, заложив руки за спину, в одной руке крепко сжимая записную книжку Фролова.
«Так где же она?» — сказал он сам себе, остановившись в раздумье и потирая рукой нахмуренный лоб.
Раскрытый бумажник, лежавший на траве возле трупа, обратил на себя его внимание.
Он поднял бумажник, сунул его в карман френча, стер линии, служившие барьером, снова положил труп Фролова лицом вниз, отыскал брошенный в траве браунинг.
С силой разжимая пальцы руки, уже начинающей коченеть, он вложил в нее револьвер, достал бумажник и, собирая в строку танцующие перед глазами буквы, снова прочел о том, что Фролов в своей смерти просит никого не винить.
Тут только он заметил, что все время не выпускает из рук записной книжки Фролова.
Он заглянул в эту записную книжку, прочел на оборотной стороне переплета кроваво-красную подпись: «Memento mori!»[17] и увидал под подписью плохо нарисованный череп с двумя костями.
Он подумал немного, хотел положить книжку туда, откуда он ее взял, но вместо этого положил ее в карман.
Никого не было видно кругом: он поднял ворот пиджака, нахлобучил на уши фуражку и зашагал между деревьев по направлению к городу.
7
Особым распоряжением в 1922 году все дома были вновь учтены и перенумерованы.
На месте старомодного угловатого фонаря с резными нумерами появился фонарь, похожий на китайский веер.
Но учет миновал пустыри и полуразрушенные здания. Таким образом, хазы выпали из учета, из нумерации, из города. Они превратились в самостоятельные государства, неподведомственные откомхозу.
За полуразрушенным фасадом засел бунт против нумерации и порядка.
Этот бунт был снабжен липой, удостоверяющей личность республиканца…
Нельзя решиться на большое дело без делового разговора. Мелкая шпана уговаривается на Васильевском — в «Олене», в Свечном переулке, в гопах, разбросанных по всему городу.
Но мастера своего дела скрываются в хазе, единственном месте, где налетчик может сговориться о деле, пить, спать и даже любить, не кладя нагана под подушку.
В хазе совещаются, обсуждают планы, пропивают друзей, идущих на «жару» — на опасное дело.
В 22-м году ненумерованный бунт, скрывшийся за полуразрушенным фасадом, часто бывал штабом бродячей армии налетчиков; штаб руководил борьбой и давал задания.
Добродетель уничтожалась ураганным огнем, порядок отступал в тыл.