— Пейте, пожалуйста, пиво, — сказал Сергей.
— Мерси.
Она отпила немного, поставила бокал на стол.
Оркестр гремел, затихал, гремел снова и все еще плакал о том, как будет плохо жить без пальто и без теплого платочка, когда настанут зимние холода, столь чувствительные в нашей северной столице.
— Вот теперь у нас плохой оркестр играет, — говорила Сушка, следя глазами за длинным скрипачом, который извивался, как ярмарочный змей, вместе со своей скрипкой, — а вот весной играл маэстро Ридель, так многие из-за одного оркестра приходили.
Она увидела, что Сергей смотрит мимо нее, куда-то поверх клетчатой кепки, в зеркало, мимо зеркала — на позолоченные карнизы, мимо карнизов — в темные оконные стекла.
— Скажите, миленький, почему вы такой скучный? Вы мне скажите, я и раньше заметила, что вы скучали.
— Нет, какой же я скучный, я веселый, — сказал Сергей, — пейте, пожалуйста. Так вы, значит, здесь часто бываете?
— Ну, что же — пейте да пейте! Расскажите мне лучше причину.
— Какую причину?
— Экой же вы несговорчивый! Ну, дайте мне вашу руку — я умею гадать по линиям рук. Сейчас расскажу все, что с вами случилось.
Она взяла руку Сергея и деловито запыхтела папироской.
— Я у одной хиромантки когда-то служила в компаньонках, вот она меня и выучила. Ой, какая у вас нехорошая рука.
— Почему же нехорошая?
— Потому что у вас линия жизни непервоначальная.
— Как это так — непервоначальная?
— Мне вас даже жаль, миленький, вам что-то очень не везет последнее время.
Сергей вдруг вскочил и отнял у нее руку.
— Ну, ладно, довольно.
Сушка тоже встала и, небрежно похлопывая тросточкой по своей истрепанной юбчонке, подняла голову и лукаво заглянула ему в лицо.
— Брось, не скучай по ней, фа́ртицер! Я тоже топиться хотела, когда меня мой студент бросил. И ничего. Видишь, до сих пор гуляю!
Сергей отступил на шаг и посмотрел на нее с таким видом, как будто перед ним стояла не проститутка Сушка, а доктор тайной магии Бадмаев.
— Откуда вы знаете, что она меня бросила?
— А что, правда или нет?
— Правда.
— Хм, откуда знаю? А ты думаешь, фартицер, что вас мало таких по барышням шляется?
Сергей молча уселся против нее.
— Знаете что, барышня, бросим этот разговор, выпьем лучше пива. Или, может быть, портвейну?
Сушка пыхтела папироской и напевала сквозь зубы:
Сергей пил портвейн из стакана. Он один выпил почти всю бутылку — цветочки на обоях вдруг врезались в глаза с удивительной отчетливостью, потом сплелись, расплелись и свернулись.
Скрипач с бешенством встряхивал белокурыми волосами, летел за смычком и ни с чем возвращался обратно..
— Слушайте, барышня… — Сергей для убедительности даже стукнул себя кулаком в грудь. — Не в том, понимаете ли, дело, что бросила… Я бы, может быть, и сам ее бросил… Если бы… А, долго рассказывать! Пейте лучше портвейн.
Он опустил голову на грудь и закрыл глаза.
— А теперь, когда я его…
Он сжал кулаки с такой силой, что ногти врезались в ладони.
— Да я бы сразу ее забыл, если бы я ей все сказал! А я не могу сказать, потому что она пропала!
Сушка поставила локти на стол и слушала его с вниманием.
— Куда же она пропала?
— Неизвестно куда. Никаких следов. Пропала как дым.
— Выпейте теперь сельтерской, — посоветовала Сушка.
— Послушайте, барышня… я вам одну вещь покажу… А вы мне скажите, что эта вещь означает; то есть не вещь, собственно говоря, а письмо. Самое настоящее письмо и подписано, знаете ли… Нет, не скажу.
Он оглянулся вокруг себя, внезапно начиная трезветь.
— Или вот что… пойдемте куда-нибудь отсюда, и там… я вам его покажу.
Сушка кивнула головой.
— Идет. Только, знаете что… сперва я выйду, а вы расплатитесь. Я вас внизу на улице подожду.
Она встала, прошла, чуть-чуть покачиваясь, между столиков, мимоходом заглянула в бильярдную, как будто ища кого-то глазами, но тотчас же отвернулась и начала спускаться по лестнице.
Сергей подозвал официанта, расплатился и, держась, руками за все, что попадалось по пути, добрался до выхода.
Спускаясь по лестнице, он увидел, что Сушка отворяет выходную дверь.
Он спустился вслед за ней и на последних ступеньках вплотную столкнулся с давешним человеком в фуражке с лакированным козырьком.