— Чем же он знаменит, твой зуктер?
— Эка, дался тебе мой зуктер! Он… ну… ну, мебельщик.
Они были уже в комнате, когда Сергей услышал это слово.
Он вскинул брови, и тут же перед ним возникли кудрявые гардины, жестяные тарелочки, одесская «Мама» и голос человека, курившего трубку: «М-да. Торгуем… Мебельщики».
Он схватил Сушку за руки.
— Как? Что ты говоришь? Мебельщик?
Сушка наконец рассердилась на него.
— А тебе что за дело? — спросила она, вырывая руки и глядя на него сердито, — ты что, подрядился, что ли, допрашивать? Легавый ты, что ли?
Сергей опомнился.
— Послушай, Сушка… Я хотел показать тебе письмо.
Он расстегнул пиджак, вытащил письмо, найденное им на мертвом Фролове, и, перегнув пополам, показал Сушке печать церкви Гавриила-архангела.
Сушка нахмурила брови, немного побледнела и сказала, приглядевшись к печати и забрасывая ногу на ногу:
— Ну, а чем ты мне докажешь, что ты не легавый?
Сергей посмотрел на нее с отчаяньем. Он сел на кровать и опустил голову на руки.
— Ну, слушай, я тебе расскажу… черт с ним, все равно, только бы отыскать ее…
Сушка вскочила, принесла разбитое блюдечко вместо пепельницы, сунула в него окурок, закурила новую папироску и приготовилась слушать.
Сергей сразу же начал говорить, говорить, говорить — безостановочно шагая по комнате, бессмысленно размахивая руками.
Он говорил, забыв о том, что Сушка вовсе и не знает, кто он такой и что случилось с ним, говорил, расхаживая из угла в угол, останавливаясь, чтобы взмахнуть рукой, и снова начиная ходить…
— Не в том дело, что прислала письмо, — ну что же, я и в самом деле когда-то просил ее об этом. Не в том дело, что ушла к другому, все равно к кому, даже к Фролову, к налетчику, как я это неделю тому назад узнал, а в том, что «он ее продал, понимаешь ли, продал!..
…Легавый! Да какой же я легавый, если мне самому надо скрываться. Я арестант, заключенный, я из тюрьмы сбежал. Меня за покушение на убийство посадили. И тоже из-за нее, из-за Кати. Я знал, что она меня не любит, но, с другой стороны, она же поняла, она уже поняла, что все подлецы и что я единственный, который действительно без нее жить не может. И не будет. У нас уже все на лад пошло, а тут этот человек подвернулся, пожилой человек. Катя с ним в одном учреждении служила. Я его предупреждал, я с ним вот как с тобой говорил, что я без нее не могу. Я просил, чтобы он ее оставил, потому что это у меня… Ну, как болезнь, что ли. Да и не убил я его, хотя, правда, чуть не убил. А он какой-то там военком, комдив, черт его знает. Так меня не только посадили, а в П-ую пересыльную тюрьму отправили, подальше от нее, понимаешь?
Он остановился и поглядел куда-го поверх лица Сушки на стену, как будто там, на серой исцарапанной стене, находилось то самое — человек, предмет или слово, которое было нужнее всего в эту минуту.
— Подожди, как ты назвал, Фролов, что ли?
— Ну да, Фролов, налетчик, понимаешь, я нашел у него в записной книжке (и по книжке тоже видно, наверное, несомненно, что он налетчик), нашел три письма, одно от нее, другое через Фролова какому-то человеку, письмо с шантажом. Вот оно, это самое, что я показывал, — с печатью.
Он остановился и взмахнул рукой, как бы бросив Сушке в лицо последнюю фразу.
— Чем же, черт возьми, я докажу тебе, что я не легавый? Ах да, хорошо, я покажу письма!
Он принялся рыться в боковом кармане своего пиджака, выбросил на стол груду каких-то затрепанных бумажек, нашел письмо Екатерины Ивановны, то самое, которое получил от нее в тюрьме, и положил его перед Сушкой.
Сушка развернула письмо, но не стала читать, а продолжала слушать.
Что же мне было делать? — говорил Сергей, безостановочно шагая по комнате, — я должен был приехать, непременно должен. Просила не беспокоиться, поберечь себя, не винить… Кого не винить? Ее? Я ее ни в чем винить не буду, только бы найти, рассказать, объяснить, да нет, хоть ничего не объяснять, а только увидеть, узнать, что она жива.
Сушка все еще не читала письма. Она задумалась, облокотившись на стол и потирая рукой лоб, изрезанный мелкими морщинами.
— Я знаю, что продал, именно продал, — снова заговорил Сергей, — потому что нашел у нее письмо, понимаешь, подняла какая-то старуха у дверей, в коридоре; в нем он, Фролов, два раза упоминается и должен был сообщить адрес. Он должен был сообщить адрес! Это неспроста, что именно он. Почему же в письме не указан адрес? Вот прочти, кем подписано, посмотри фамилию, не знаешь?
Сергей сел, снова вскочил и начал оттягивать ворот рубахи, который вдруг почему-то показался ему невероятно узким.