— Послушай, фартицер, да подбодрись, не склевывайся, найдется, — заметил ты того, что встретился с тобой у Чванова в подъезде? Я видела, что ты встретился с ним, когда я перебегала улицу. Вот он и есть мой типошник. Он из той хевры, от которой письмо с печатью, понимаешь? Это одна хевра, одна, понимаешь? Да я тебе сейчас ничего говорить не буду… Я вперед все узнаю, что нужно.
Сушка откусила и сплюнула мокрый конец папиросы, покусала ногти и снова задумалась.
— Ну да! И еще у меня в той хевре подруга есть, зовут Маней, Маней Экономкой. Она тоже расскажет, что знает. Но прямо скажу тебе, фартицер, что это трудное дело. Одно слово: Барабан!
— Барабан? Ну да, Барабан подписал письмо. Одним почерком написаны оба — и то, с шантажом, и к ней — один человек писал, потому-то я и догадался. Его-то именно я и ищу целую неделю. Кто он, где его найти, ты его знаешь?
Сушка задумчиво постукивала пальцами по папиросной коробке.
— Вот что, фартицер. Приходи ко мне в четверг, часов в десять вечера. Но прежде… Подожди, у тебя мать есть?
— Нет, у меня…
— Что?
— Никого нет! Один! А почему?..
— Никого, ни сестры, ни брата?
— Никого, она только и была; да нет, не в том, видишь ли, дело…
— Ну ладно, бог с тобой. Я тебе и так поверю. А ведь бывают такие накатчики, я-то не встречала, но знаю, что бывают; наговорит с три короба, письма пишет, а потом…
Сергей как-то сразу утомился, побледнел. Он снова присел на диван, не слушая, что говорила Сушка, согнулся и даже закачался от невероятного желания уснуть, даже не уснуть, а хотя бы закрыть глаза, ничего не видеть и не слышать.
Сушка еще не кончила рассказывать ему о том, какие уловки иной раз подкатывают легавые, как он уже спал, уткнувшись головой в спинку дивана и беспомощно бросив руки вдоль согнувшегося тела.
Сушка прервала себя на полуслове, встала, заглянула ему в лицо и раза два прошлась по комнате, прищуривая глаза и как будто примеряясь к чему-то.
«Маня Экономка — свой человек. Маня поможет, не выдаст, но Пятак?.. Ох, если узнает Пятак!»
Она еще раз поглядела на Сергея.
— Жалко все-таки! — И поправила свесившуюся на пол руку.
Потом она разделась, бросила на Сергея изодранное пальто с торчащей во все стороны подкладкой и наконец улеглась в постель, закрывшись с головой одеялом.
13
До выполнения задуманного дела хороший налетчик ничего не пьет. Он по опыту знает, что на работу нужно идти с ясной головой, чтобы в случае опасности не растеряться и спокойно встретить все, что может встретить человек, который никогда не опускает предохранителя на браунинге и которому нечего терять, кроме жизни. А жизнь для хорошего налетчика запродана наперед, он почти всегда уверен в том, что когда-нибудь попадется.
Вот почему он может сгореть, но никогда не потеряет голову, никогда не упустит случая задорого продать свою жизнь, за которую ни один человек, кроме верной марухи, не даст ломаного пятака старой императорской чеканки.
Но на этот раз Шмерка Турецкий Барабан изменил своему обыкновению.
Он пил, и с ним вся хевра пила в трактире «Олень» на Васильевском острове.
Они сидели за столом в малине, небольшой комнате в два окна, которая обычно служила для уговора о работе и где содержатель «Оленя» принимал особо важных посетителей.
В малине стояла мягкая мебель и были раскрашены стены.
На одной из них были нарисованы три грации, пожилые женщины с суровым выражением на лицах. Эти грации в двух-трех местах были подмалеваны посетителями малины.
По другой стене катилась пивная бочка, толстый, весь в складках иностранец сидел на ней верхом, опрокинув в рот кружку с пенистым пивом.
Обычно из опасения, чтобы не накрыл угрозыск, рядом с малиной, в узеньком полутемном коридорчике, стоял на стреме трактирный мальчишка. Теперь не было никого. Барабан, который любил пить на свободе, снял мальчишку с его поста и отворил двери настежь.
— Хевра пьет, и пусть весь «Олень» знает об этом!
За круглым столом (накрытым скатертью с княжеской меткой), на котором стояли графины с водкой, ветчина, зажаренная так, что звонко хрустела на зубах, швейцарский сыр с дырками величиной с голубиное яйцо и маринованные грибы, круглые и скользкие, как рыбий глаз, — сидели Барабан, Сашка Барин, Володя Студент и барышни.
За стеной в трактирном зале был слышен шум, стук посуды, глухой говор, гармонисты разливались и ревели «Клавочку», кто-то хохотал, свистел, топал ногами.
Здесь, в малине, пили почти молча, как будто делали важное дело, которое нельзя было нарушать пустыми разговорами.