У обоих толсты рыла,
Дим-дирим, дим, дим!
Как мы шитвис собирали,
Дра-ла-фор, дра-ла-ла!
И по хазовкам гуляли
Им-ха!
Через несколько минут вся хевра, даже Турецкий Барабан, пела так, что в малине дрожали стены.
Только Сашка Барин, пересевший от стола на диван, курил и молчал, поджимая губы.
К нему подсела было барышня в высоких ярко-красных ботинках, с черной ленточкой на лбу, но он оттолкнул ее и продолжал молча следить за Пятаком, который, разойдясь вовсю, вскочил на стол и, размахивая руками, дирижировал своим хором.
Барабан с тревогой посматривал на Барина.
«Ой, Сашка имеет зуб к Пятаку!»
Пятак заливался вовсю, на шее у него трепетал кадык, он обнял двух барышень и вдруг, вложив два пальца в рот, свистнул так, что у всей хевры зазвенело в ушах, а барышни бросились врассыпную.
— Стой! — кричал Пятак уже хрипнущим голосом. — Шабаш! Кто гуляет? Хевра гуляет! Где хозяин? Давай еще номера! Танго! Хевра, братишки! Пускай нам дают танго! Народный дом! Барышни! Угощаю! Поднимите руку, кто еще не шамал?
Он позвал трактирного мальчишку, велел ему накрыть отдельный стол для барышень и повалился на диван в изнеможении.
Минуту спустя он уже лил пиво в фуражку Володи Студента и старался, чтобы одна из девочек изобразила собой перекидные качели Народного дома…
Из коридорчика, соединявшего малину с трактирной залой, появились взамен Горбуна и его товарища два новых артиста.
Это были знаменитые оленевские тангисты — Джек и Лилит, — оба одетые в черное с нарочитой, прямо щегольской скромностью: он — в гладкой блузе с глубоким мозжухинским воротом, она — в простом кружевном платье с воланами и длинными рукавами.
— Тангуйте, — кричал Пятак, — аргентинское танго! Мандолину! На мой счет! Лопайте, барышни!
Из толпы, теснившейся в узком коридоре, вытолкнули худощавого человека с бойким хохолком на голове, с мандолиной под мышкой.
Музыкант сел, ударил по струнам косточкой, и тангисты, почти не касаясь друг друга, приподняв головы и глядя друг другу в глаза, сделали несколько шагов по комнате, расстались, и Джек склонился перед своей подругой с удивительной для «Оленя» скромностью.
Барабан все еще с тревогой следил за Сашкой Барином.
«Ой, будет плохо Пятаку! Загнивает хевра».
— Будет! — кричал Пятак. — Теперь я! Теперь мой номер! Сушка! Барышни, позовите Сушку! Сейчас мы с ней исполним свое танго!
— Эй ты, смерть ходячая, — кричал он Джеку, — ты думаешь, я хуже тебя танцую? Сейчас мы, шут те дери, исполним такой танец… Сушка! Да где же она? Я же с ней пришел! Девочки!
Девочки почему-то молчали. Музыкант последний раз ударил косточкой по струнам и закончил танго.
Среди полной тишины Барин встал со своего места и медленно, ничуть не торопясь, подошел к Пятаку.
— Тю-тю, — вдруг сказал он, подмигнув одним глазом.
Пятак уставился на него с недоумением.
— Чего?
— Сушка-то тю-тю! — пояснил Барин. — Другого кота нашла!
Должно быть, об этом в «Олене» говорили уже давно, потому что едва эти слова были произнесены, как все закричали разом.
Барышни пересмеивались, Володя Студент засвистал, музыкант с хохолком почему-то ударил по струнам.
— Что ты сказал?! — Пятак вдруг протрезвел, сделал шаг вперед и схватил Барина за руки.
— Я сказал, что Сушка твоя тю-тю. С другим котом гуляет!
— Псира!
Пятак отступил назад, нащупал в заднем кармане штанов револьвер. Девицы с визгом посыпались от него. Барабан вскочил, готовый вступиться в драку.
— Оставь пушку! — спокойно сказал Барин. — Это все знают. Что, марушечки, я правду говорю?
— Стой, не отвечай! — бешено закричал Пятак. — Если правда… Я сам! Я сам узнаю!