— Маня, — сказал он, — Маня, беги через пустыри на переулок. Посмотри, есть ли там мильтоны, и бегом возвращайся назад. Что у нас есть?
— А! — закричал он вдруг, ударяя по столу рукой с такой силой, что вся рука налилась кровью. — У нас мало… у нас мало патронов!
Он замолчал и оглядел всех, кто был в комнате. Барин, только что вставший с постели, одетый, как всегда, так, что ли один крючок его офицерского кителя не оставался незастегнутым, был немного бледнее, чем обычно.
Пятак, отдышавшись, прилаживал к окну оторванный ставень.
Володя Студент стоял отвернувшись, пристально разглядывая какую-то царапину на руке.
— Ну, — сказал Барабан, сжимая руки так, что на ладонях остались овальные следы от ногтей. — Ну! Теперь выбирать! Теперь уже выбирать! Что же? Отстреливаться или сдаваться?
Барин поднял глаза и с презрением пыхнул папироской.
Пятак заложил руки в штаны и выругался.
Студент обернулся, двинулся было куда-то, но остался на месте.
— Значит, — сказал Шмерка и замолчал. Он глубоко вздохнул и вытащил из кармана револьвер. — Пятак, ты будешь стоять справа, там, где лежит этот мальчишка! Барин и я — в столовой. Студент, ты, — Барабан схватил его за руку и дернул к себе, — да ободрись, малява! Ты стреляй из кухни. — Ну! — повторил он, — что она не приходит, эта стерва?
Пятак отодвинул ставень и заглянул в окно.
— Идут.
Еще через две минуты в дверь застучали.
— Отворите! Милиция!
Пятак длинно и мастерски выругался.
Барабан подошел к самой двери и крикнул:
— Уходите вон, хамы!
Пинета все покачивался на стуле из стороны в сторону.
Он качался с закрытыми глазами, как мусульмане, когда они творят свой намаз.
Он был сильно избит, руки и ноги горели, как будто их со всех сторон облепили горчичниками, в голове звенело.
Кто-то закричал позади него:
— А, фай, здравствуй! Ну что, отдышался?
Пятак подбежал к окну, глянул и отскочил назад в ту же минуту.
— Вот тебе, баунька, и Юрьев день, — проворчал он, — чуть ли не целую бригаду притащили, бездельники.
— Это вы о чем… говорите? — пробормотал Пинета.
Он говорил как будто про себя, но Пятак услышал и обернулся.
— Что, брат!! Амба! Амба, братишка! Пой отходную! Гореть!
А в подтверждение того, что дело амба, что придется гореть, пуля с треском ударила в оконную раму.
— Шалишь, лярва, — яростно ворчал Пятак, тоже как будто про себя, — не дадимся! Не возьмешь!
Он схватил с кровати подушку и заткнул ею выбитое пулей окно.
Бережно вытащив из кармана обойму от браунинга, он принялся вщелкивать в нее патроны.
Набив обойму, Пятак стал на колени перед окном и приподнял снизу подушку.
Подоконник служил ему опорой, он просунул браунинг между подушкой и рамой и начал ту работу, которую каждый налетчик считает нужным выполнить перед смертью.
Пинета творил свой намаз и думал: «Бригада… Наверное, угрозыск».
Он написал на стуле: «угрозыск» и прочел назад: «ксызоргу».
— А налетчиков? Один, два, три, много четыре. Плохо!
Пятак отстреливался; глаза у него заблестели, волосы свалились на лоб; он стрелял из браунинга; запасный наган торчал у него из кармана штанов.
«Плохо, — думал Пинета, — убьют! Вот сволочи! Бригада! Все на одного, один на всех!»
Он кое-как встал, подошел к Пятаку сзади и положил руку на плечо:
— Послушай, — сказал Пинета довольно тихим голосом, — дай-ка мне второй револьвер! Черт ли они на нас целой бригадой нападают!
Пятак обернулся к нему и рассмеялся, несмотря на то, что пули били вокруг него в стену одна за другой.
— Фай, честное слово, — весело закричал он, — я говорил, что фартовый парнишка!
Пуля со звоном ударила в раму, и новое, верхнее стекло посыпалось в комнату.
Пятак отбежал, вытащил из кармана наган и протянул его Пикете.
— Помогай, братишка! Да что уж, все равно. Талан на майдан, братишки, шайтан на гайтан! Гореть!
Пинета заглянул во двор: теперь уже не один, а человек двенадцать в фуражках с красным околышем залегли за камнями, в пустыре, недалеко от остатков кафельной печи, которая как будто молилась день и ночь, подняв к небу обломки труб, похожие на руки.
Только винтовки и фуражки кое-где торчали из-за камней.