Скальковский подошел ближе, рассеянно взглянул на нее и вдруг откинулся назад. Угрюмый рот гражданки в оранжевой шляпе кричал о нем, о Скальковском. Он вдруг понял, что она обвиняет его в краже, и задрожавшей рукой принялся поправлять очки.
— Да что вы, да бог с вами, да что вы! — пробормотал он с ужасом и неожиданно для себя начал поспешно проталкиваться к выходу.
«Да что же я делаю?» — прошумело у него в голове, он метнулся в сторону и выбежал из клуба.
Пустая и растаявшая улица наткнулась на него, на горячее лицо и руки.
— Не нужно оборачиваться, — пробормотал он и обернулся: разноцветные фигуры клоунов с красными треугольниками на щеках, с мертвенными лбами шарахнулись ему в глаза с цирковых плакатов. Толпа у клуба развалилась в разные стороны, и над желтыми пятнами лиц замелькала настойчивая фуражка милиционера.
Скальковский вздрогнул, сделал шаг назад и судорожно проглотил слюну. Ему казалось еще, что он неторопливо идет по улице, стараясь не обращать на себя внимания, а он уже минуту или две опрометью бежал, вдавливая голову в плечи, придерживая рукой очки.
Не оглядываясь — теперь что-то мешало ему оглянуться, — он добежал до угла: за ним бегут, он явственно слышал стук сапог по асфальту; что-то кричали. За ним бегут, его ловят, еще десять минут, и он будет стоять перед следователем пли прокурором, и следователь или прокурор будут спрашивать его не о краже, нет, не о краже… О том, на каком основании в виски стучатся вскинутые руки и бледное лицо жены, о том, признает ли он, гражданин Скальковский, себя виновным в том, что произошло сегодня утром.
Фуражка милиционера снова промелькнула за ним, он рванулся вперед, и зеленоватая прямоугольная площадь, пустая, как театр утром, вылетела перед ним на острие оставшегося за его спиной пролета.
И по этой площади медленно ехал крытый автомобиль с красными крестами на стенах.
Он выпал, этот автомобиль, перед глазами Скальковского, как выпадает несчастливая карта, четверка треф, на которой он проиграл почти все, что проиграл в этот вечер. Он выпал на зеленоватой площади, как на игорном столе, и так же, как нельзя было возражать против решения несчастливой карты, — нельзя было не броситься к покрытому крестами автомобилю.
«Тем более, — смутно подумал он, — что в карете «скорой помощи» никто не вздумает меня искать… Она пуста, я проеду не больше квартала».
Он уцепился за поручни, вскочил на подножку, по оступился и ударился лицом о холодную стену кареты.
Что-то быстро звякнуло на подножке, на камнях — и весь мир, заключенный в прямоугольную площадь, расплылся перед ним, стремительно теряя очертанья.
— Разбил очки, — растерянно сказал он и нагнулся было, но земля — мокрые камни, рельсы, подтаявший снег — уже убегала из-под ног, торопливо наматывалась на колеса.
Неуверенной рукой он распахнул дверцу автомобиля и вытянул шею. Он почти ничего не видел, мутное, матовое стекло как будто маячило и плавилось перед его глазами.
Внезапный толчок едва не заставил его упасть с подножки. Он крепче схватился за поручни, повернулся на каблуках и спиной упал в карету. Нет, матовое окно не причудилось ему. Он мог дотянуться до него рукой.
Уличный свет, как уличный бродяга, мотался в этом матовом окне, и круглый пустой потолок покачивался там, наверху, как шатучее и неверное небо.
— Да двери же, двери закройте.
Скальковский приподнялся на коленях и с насильственным вниманием огляделся.
«Я ослышался, никого нет», — подумал он и присел на койку.
— Закройте двери, холодно, дует…
Зеленый блик с лихорадочными глазами появился под матовым окном и, качаясь, уставился в лицо Скальковского. Он дернулся назад, приподнялся, захлопнул дверцу.
— Чем вы больны?
— Я здоров, — пробормотал Скальковский.
— Так, значит, вы врач? Или санитар?
— Нет, я санитар. Да, я врач, — отвечал Скальковский и угадал, что человек, который говорит с ним, приподнялся на локте, что он беспомощно качает головой, что ему не больше двадцати лет, что он тяжело болен.
— Дело в том, что я убит, — пожаловался больной, — меня застрелили. И это кажется мне очень странным, доктор, но меня застрелили случайно.
— Случайно?
Мучительно напрягая зрение, Скальковский привстал и почти вплотную приставил свое лицо к лицу больного. Зеленый блик пропал наконец, и он увидел лицо, бледное, горбоносое, молодое — врезанное в неблагополучную стену кареты. Протащив глаза от подбородка до ног, Скальковский рассмотрел забинтованную грудь, пиджак был сорван с одного плеча, ноги закутаны в одеяло.