— Ну, не знаю, — кисло сказала мама. Она сидела на кровати и искала ногами ночные туфли. — Кончил бы гимназию, вышел бы человеком.
Саша отдал ей книжку и пошел вслед за всхлипывающей нянькой по коридору. Бывший актер городского театра сидел за кухонным столом и мочил хлебные корки в стакане чая. Он был лыс, желтый череп, изрытый впадинами, блестел под керосиновой лампой.
Широкоплечий, коренастый мальчик-финн, скуластый и сероглазый, злобно слушал его унылые воспоминания. Он ждал мать, беспокойно двигая пальцами рук, засунутых в карманы.
— Алька, не слушай ее, она врет, — закричал Саша.
Мальчик неторопливо вытер потные руки о курточку.
— Я не хочу в наборщики. Я ухожу к отцу, — сказал он.
5
«…Я должен обратить ваше внимание, милостивые государи, на некоторые факты, которые докажут вам, что наше юношество нуждается в строжайшем присмотре…»
Козодавлев видел себя директором гимназии, произносящим речь на заседании педагогического совета.
«…Мой уважаемый предшественник, заботам которого наша гимназия обязана своим цветущим состоянием, к сожалению, не придавал достаточного значения этой стороне воспитания вверенного ему юношества.
— Браво, браво!»
Он встает и кланяется.
«…Это юношество вверено теперь нам, и мы должны приложить все усилия к тому, чтобы, не щадя ни времени, ни забот, воспитать его в глубоком уважении к основам морали…»
Трахтенбауэр из пятого «б» прошел мимо, качая в такт шагам лохматой степенной головой.
«…Боже, с каким наслаждением я оборвал бы уши этому негодяю!..»
Саша вышел из уборной, смеясь, и вбежал в солнечные наклонные столбы, пересекавшие коридор. Козодавлев подозвал его.
— Ровинский, что вы делали в уборной?
— Готовил физику, — стараясь не очень дышать, сказал Саша.
Козодавлев понюхал его с отвращением.
— От вас несет табаком, — сказал он. — Если это повторится, я запишу вас в кондуит. Идите.
Саша прислонился к стене, смело и равнодушно глядя на одноклассников, слышавших разговор.
— Кто-то уже успел нафискалить, что я курил в уборной, — сказал он Бекбулатову, сидевшему с ним на одной парте. — Не будь я Александр Ровинский, если я не узнаю имя этого подлеца!
Бекбулатов рассмеялся.
— Чего ты смеешься, дурак! — обидевшись, сказал Саша.
— Ты говоришь, как на сцене, — с татарским акцентом отвечал Бекбулатов.
Саша развернул книгу.
«Говоря о государственных преобразованиях, не надо представлять себе дело так, что Петр сразу и по одному общему плану заменил старый московский быт новым европейским».
Бессвязный шум большой перемены, в котором сливались шаги и голоса, мешал ему. Он спустился вниз в шинельную и нашел там Альку Кастрена, изучавшего латинский подстрочник.
— Я готов поклясться, что у нас в классе есть фискал, — сказал он. — Козел чуть не записал меня в кондуит за то, что я курил в уборной.
Кастрен с треском захлопнул Овидия и сунул его под мышку.
— Ерунда, — сказал он, — Ты видел Попова?
— Нет, а что?
— Он вчера в Нилуса стрелял.
— Врешь?
— Ей-богу.
— За это волчий билет, — убежденно сказал Саша. — В котором он классе?
Попов был найден в толпе гимназистов, которые прилежно и почтительно рассматривали его. Рыжий, с узким лицом и жесткими волосами, он был смугл и бледен.
— Он из одной только злости стрелял, — сказал Кастрен. — Эй ты, шибзик, правда, что ты из одной злости стрелял? — спросил он рыжего мальчика.
Засунув руки в карманы, не глядя ни на кого, мальчик прошел сквозь толпу, как топор, и все расступились перед его повелительной внешностью.
— Не может быть, чтобы из одной только злости, — сказал потрясенный Саша.
6
Шесть гимназистов сидели в маленькой комнате, заложив ногу на ногу, расстегнув узкие воротнички форменных тужурок. Они курили, и шесть запрещенных дымов сливались в мышиные облака над их головами.
— Собака, собака, да я никогда иначе и не переводил, как по подстрочнику, — кричал Бекбулатов, — да что же он раньше не знал, собака, что Овидия все готовят по подстроку?
У него были желтые бешеные белки, и он кричал свои обвинения против латиниста, как молитву.
Кастрен успокоительно хлопнул его по плечу.
— Плюнь, Хаким, ничего не будет.
— Он был пьян, — еще раз повторил Бекбулатов, — ты заметил, как он чесался?