— I have prepared your books and copy-books, Костя, — сказала она, воспользовавшись тем, что он замолчал, увлекшись сладкой булкой. — Are you ready?[19]
— У них в классе произошла какая-то неприятная история, Мария Эдуардовна. Что-то вроде забастовки. Пожалуй, будет лучше, если он останется дома, — сказал старший из братьев, с жадностью глядя на гладкие руки англичанки.
— Придет Алмазов, — с уверенностью продолжал Кастрен…
Аккуратно перевязав книги стертым ремешком, Алмазов сбежал вниз по лестнице и, перейдя улицу, остановился подле отцовской лавки. Молодцы в вонючих кожухах, вкатывавшие на помост темно-рыжую керосиновую бочку, преградили ему дорогу. Он подождал немного, тоскливо глядя на пористый снег, залитый дегтем. Потом вошел и, обдернувшись, вытянув руки по швам, остановился у конторки.
Отец стоял в шубе, среди новых керосиновых ламп. Он был седой, с лоснящимся лицом. Веревочные клубки свисали с проволоки над его головой. Увидев сына, он молча вытянул ящик конторки и положил на прилавок пятачок.
— Папаша, мне нужно еще на тетрадь три копейки, — сказал Алмазов.
Знакомый, ненавистный запах отцовской лавки еще преследовал его, когда он шел вдоль железных рядов. Этот запах был как бы тенью отца, все еще следившего за ним в его мысленных объяснениях и оправданиях.
— Тебе, брат, хорошо говорить, а мне каково, — убеждал он кого-то, ссылаясь на снег, залитый дегтем, и на лоснящееся, суровое лицо отца.
Озябший попугай сидел на корзиночке, в которой тесными рядами лежали пакеты, завернутые в газетную бумагу. Веснушчатая, рыжая, в извозчичьем армяке, хозяйка злобно гладила его по маленькой спине.
Алмазов постоял несколько минут, уставившись на заплаканную кухарку, уплатившую за один пакет и смотревшую на попугая с надеждой. Потом достал пятачок, полученный от отца на завтрак, и положил его на краешек корзины. Попугай грустно взглянул на него, моргая плоскими невидящими глазами. Озябший, нахохлившийся, он вытащил Алмазову медное колечко и фотографическую карточку — полную пожилую женщину с ехидным выражением лица.
— Не пойти, что ли? — глядя на фотографическую карточку, спросил себя самого Алмазов.
— К свадьбе, — серьезно объяснила хозяйка попугая, указывая пальцем на кольцо…
Кастрен разбивал лед каблуками.
— Придут Ягодкин, Струве, Неменов, — насмешливо перечислял он и вдруг умолк.
Коротконогий, медвежеватый гимназист шел вдоль забора, кончавшегося ларьком Черной бабы. У него была белая, как будто очерченная мелом, челюсть. Книги торчали из-за борта его шинели.
— Да это Кущевский, — с яростью сказал Саша.
Кастрен, засунув руки в карманы, вышел из-за угла.
— Ты куда идешь?
— А тебе что за дело?
— Сволочь, а кто вчера говорил, что штрейкбрехеры будут подлецами против всего класса? — крикнул Саша.
Кущевский отошел к ларьку, оскалив большие плоские зубы.
— Ты говоришь слова, которые самому тебе непонятны, — спокойно сказал он.
Саша быстро выдернул из-за борта его шинели книги и расшвырял их ногами во все стороны.
— От имени пятого «б» класса, — сказал он, наступив на алгебру Киселева, — требую ответа на вопрос: куда ты идешь?
Кущевский все отступал, оглядываясь, бледнея.
— Мы объявим тебе бойкот…
Быстрым и повелительным движением Кастрен сбросил с него фуражку. Кущевский наклонился за ней, но был сбит с ног раньше, чем распрямился. Он коротко закричал, потом, лежа на снегу, сказал со злобой:
— Я все рассказал Артемию Григорьевичу. Вас исключат, мерзавцы.
Саша, качаясь от ненависти, подошел к нему, потом остановился. Все стало очень ясным, но тут же стало понемногу мутнеть. Он плюнул Кущевскому в лицо, но не попал.
8
Три варианта главы о Сашиной ненависти к Кущевскому
1. Он лежал на кровати в темноте, нарочно погасив свет, — так было лучше думать. Все обойдется. Я уеду в Москву. Рыжий узколицый мальчик из четвертого «б» вспомнился ему. Он стрелял в Нилуса, и все расступились перед ним. Подговорить бы и его. Мы уехали бы втроем с Алькой и поступили бы в школу военных летчиков. Алька хотел быть врачом. Пустяки, я его уломаю. Но как же мама?
Она спросила у него за обедом, что за история произошла в их классе. О ней говорит весь город. Старый Кастрен сказал ей, что во всем виноват Саша.
— Ничего особенного, мамочка. Исключили весь класс, кроме Кущевского и Трахтенбауэра. Двух без права поступления. Всем остальным предложили подать заявление об обратном приеме.