Другая, и, может быть, не менее трудная, работа начинается, когда возвращаешься к старым книгам, надеясь сделать их отчетливее, стройнее. Дважды — в 1935 и в 1955 годах — я возвращался к роману «Исполнение желаний». С каждым новым изданием старался улучшить роман «Открытая книга». Все это в полной мере относится к настоящему Собранию. Готовя его к печати, я не мог оставить без перемен многие, прежде казавшиеся мне вполне законченными страницы. Но ранние рассказы и повести, написанные молодым человеком, я оставил без изменений. Первый том печатается по текстам двадцатых годов.
…Время от времени я кладу перед собой на письменный стол еще одну рукопись; многие страницы ее перечеркнуты, отдельные главы еще не нашли своего места. Она принадлежит к числу тех книг, которые пишутся годами. Давно задуманный роман для детей будет до некоторой степени связан с моими первыми книгами. Но в нем должны сказаться итоги моей постоянной работы. Это то, что некогда называлось «волшебным романом», недаром я всю жизнь преклонялся перед гением Германа Мелвила, написавшего «Моби Дик». Волшебство, чудеса, превращения не только занимательны в будущей книге, но и полны нравственного смысла.
1998—1980
РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
(1921—1931)
ХРОНИКА ГОРОДА ЛЕЙПЦИГА ЗА 18… ГОД
Глава I
Студент Борнгольм превращается в статую
Человек кричал звонко:
— Господин скульптор, господин скульптор, — и бил молотком в двери.
Никто не откликался.
Он постучал сильнее и крикнул с отчаянием:
— Скульптор!!!
Послышались тяжелые шаги за дверью, задребезжала цепь — и заспанный голос спросил:
— Кто там?
— Отворите, ради бога отворите, господин скульптор!
— Это вы, Генрих? — спросил голос.
— Да, да, это я, Генрих. Отворите же…
— Сейчас, сейчас, — ворчал скульптор, отворяя двери. — Не мешало бы вам избрать другое время для разговоров, а не будить меня ночью, чтобы переполошить всю улицу.
И в самом деле: засветились огонечки в окрестных домах, и тени задвигались в освещенных окнах.
Они вошли, и дверь затворилась за ними, а это была толстая, дубовая дверь, обитая медью, с изображеньями орудий ремесла ваятелей, с засовом и цепью. За такую дверь было очень трудно проникнуть, но я забрался на крышу и, опускаясь по широкой трубе вниз, очутился в небольшом углублении между кирпичами, у самого основанья каминной трубы. Там я уперся ногами в уступы, рядом с решеткой, и начал внимательно слушать.
— Дорогой скульптор, — говорил Генрих дрожащим голосом, — если вы это не сделаете, то я все равно найду иной и окончательный выход, который поможет мне разом покончить со всеми моими несчастьями.
— Подождите, — отвечал скульптор спокойно и раздумчиво. — Я никак не пойму, для чего вам все это понадобилось. Мне недорого стоит применить к вам мое искусство, но я боюсь, что вам это обойдется дорого. Хорошо ли вы обдумали ваше решенье, дорогой мой Генрих?
Но Генрих уже плакал, как ребенок.
— Стыдитесь, — снова заговорил скульптор явственно и шумно. — О чем вы плачете? Поймите, что то, что вы требуете, навсегда лишит вас возможности двигаться и говорить, если только нашему шальному сочинителю не вздумается когда-нибудь оживить статую.
— Что бы ни случилось, — отвечал Генрих, хрипя и откашливаясь, — мне безразлично, и я не хочу знать об этом. Я думаю лишь о том, что лучше навеки умолкнуть, превратившись в бронзу, чем далее терпеть эти невыносимые мученья.
И я слышал, как он задрожал и заскрипел зубами.
Я сидел в камине и думал, что они у меня немного слишком сентиментально разговаривают. Но было уже поздно поправлять их, потому что скульптор затопил камин.
Едкий дым ослепил меня, и я едва удержался, чтобы не вскрикнуть. Поднимаясь по уступам кирпичей прежней дорогой, я услышал еще раз хриплый голос студента, который гулко отдался в каминной трубе, а потом ночной воздух освежил мою голову и я, спустившись с крыши, пошел по улице, тщетно пытаясь собрать убегавшие мысли.