— Переезжай к нам, в Ленинград. — Кастрен задумчиво провожал глазами прохожих. — Переезжай, ведь здесь же трудно заниматься наукой.
Коротконогий, полный человек в мягкой шляпе, откинутой назад с мясистого лба, шел им навстречу. Он молча приподнял шляпу.
— Тебе кланяются.
Александр едва ответил на поклон.
— Ты знаешь, на кого похож этот человек? На Кущевского, — сказал Кастрен.
Его отец все с той же трубочкой в бритых бабьих губах стоял у ворот знакомого дома.
Он вынул трубочку, вытер рукой желто-седые усы и обнял сына.
6
Вудьке снилось, что он человек и стоит в очереди за мясом.
Мясники в окровавленных передниках точат ножи.
Добрая девочка в юнгштурмовке появляется за его спиной.
Очередь проходит, как день.
Он становится на задние лапы и кладет голову на прилавок.
— Позвольте, гражданин, а вы пайщик?
Он пайщик. Он скулит. Девочка треплет его по спине, берет на руки.
— Не покупайте, — говорит она шепотом, — не покупайте. Это собачье мясо.
Он в ужасе открыл глаза и обрадовался.
«Слава богу, я не человек, я собака». Дима стоял рядом с ним и трепал его по спине.
— Ладно, Вуденька, спи, — решил он. — Спи, я один пойду!
Он перебежал двор и минуту спустя уже шел по гнущимся доскам чердака, дыша знакомым запахом пыли и мокрого белья.
В том месте, где стена, срезанная крышей, была уже не выше его роста, он встал на колени и сложил руки на груди.
— Бог, бог, бог, дай мне дом, — сказал он.
Вспомнив, как молилась кухарка, он ударился лбом о доски.
— Дай мне дом, дай миллион.
Тоненький, серьезный, прямой, он поднялся с колен и полез на перекладину для сушки белья.
А, «не торговать, смертно»?
Это была кафельная плита, на которую он наткнулся еще в начале лета. Паук свил паутину на ее проволочках и катушках. «Не торговать, не торговать…» Дима поспешно выпустил плиту из рук. Надпись была другая. «Хорошо, что я научился читать! Ну, и влетело бы мне от мамы!» На плите было написано:
«Не трогать, смертельно».
Он сидел на перекладине, болтая ногами. «А как же паук? Почему же паук не умирает?» Пожарный стоял на каланче, под мачтой с пробковыми шарами. «Вот бы мне такой шар! Я бы сделал из него спасательный пояс».
Полный мужчина в подтяжках сидел на подоконнике в доме напротив, таком высоком, что третий этаж его приходился на уровне чердака. Он курил. Женщина показалась из глубины комнаты, поправляя прическу. Она положила руку на его плечо. Это была мама.
Вот так штука! Дима поджал ноги и тихонько перебрался по перекладине к другому окну. А здорово бы мне влетело, если бы она поймала меня на чердаке!
Кремль был виден из этого окна и собор за высоким валом полуразрушенной крепостной стены.
Мальчишки играли в казаки-разбойники, прячась в бойницы и прыгая с вала вниз, прямо на свиней, бродивших по соборному саду.
Дима слез с перекладины и высунул голову в слуховое окно: в нескольких шагах от него, в том месте, где желоб переходил в коронку водосточной трубы, лежал мяч. Он был сине-красный, с белой полоской посредине.
Дима молча смотрел на него.
Крыша была крутая, а желоб узкий.
Проржавевшая жесть загнулась кое-где на местах скреплений. Он измерил глазами расстояние между собой и мячом…
Рыжий кот вышел навстречу ему, когда он дополз до дымовой трубы.
Крыша сарая, обитая толем, блестела на солнце.
Круглые окошечки лежали на ней как ломтики лимона.
Он прополз еще немного и остановился.
Ноги скользили.
Мяч был теперь так близко, что он видел, где на нем облупилась краска.
Но крыша вдруг пошла в сторону, все в сторону от его головы. Он услышал унылое гуденье телеграфного столба, звон проводов и крик дворничихи, которая бежала и показывала на него, дура, нарочно для того, чтобы ему попало от мамы.
Он лежал теперь вдоль желоба, хватаясь за воронку трубы, и кот смотрел на него, не мигая.
Пальцы разжались, он упал.
7
Дима бредил во сне, сломанные руки белели на отогнутом одеяле. Александр сидел у его постели, стараясь не уснуть, утомленный двумя ночами бодрствования и беспокойства. Он всунул руки в карманы, вытянул ноги, положил голову на спинку кресла.