В воскресные дни на Берлинерштрассе шумно и весело. Летят огромные экипажи, чинные гуляют фрау и национальными цветами украшена улица.
В воскресенье на Берлинерштрассе прогуливался бледный молодой человек, молчаливый и сосредоточенный.
Он медленно проходил вдоль улицы и, дойдя до угла, которым кончалась она, плавно поворачивал и с легкостью шел обратно.
Если он и задерживался иногда у одного большого серого дома, то это легко приписать недостатку внимания и обычной рассеянности, которой он отличался.
Звонко кричали мальчики с содовой водой, и какие-то старухи в чепцах говорили, стоя у входа в дом, о своих хозяйственных соображениях.
Бледный молодой человек в студенческой форме гулял аккуратно два часа по воскресным дням, и в третий час своего пребывания на упомянутой улице покидал ее. Но на этот раз, в тот знаменательный день, что повлек за собой весьма многочисленные и нежданные последствия, он вернулся домой раньше.
Он поднялся на второй этаж и, погремев ключом, вошел в полутемную комнату, прилег на диван, перебросив ноги через спинку стула, и принялся думать.
Он думал печально, а потом уснул. И, проснувшись поздней ночью, увидел незнакомого человека, что сидел в его кресле и читал, наклонясь над книгой.
— Простите, — вскричал человек, внезапно обернувшись и тотчас отпрыгивая от стола на порядочное расстояние, — я очень извиняюсь, господин студент, что расположился тут, не имея на то вашего соизволения.
Он помолчал, как бы ожидая ответа, а затем продолжал:
— Мне передавали о вас столь любопытные вещи, что я осмелился посетить вас без особого приглашения. Впрочем, я почти уверен, что вы ничего не имеете против моего присутствия в вашем очаровательно-скромном жилище.
Генрих поднялся и, подойдя, поглядел на незнакомца с вниманием и спокойствием.
Тот завертелся на одном месте, подобно волчку, и вдруг, остановись, вскочил на спинку кресла, схватив подбородок рукой и острым локтем ее опершись на колено.
— Nunc est bibendum![1] — вскричал он и вытащил бутылку из кармана фрака. — Выпьем, дорогой студент.
Бокал звякнул о бокал, и незнакомец выпил оба. Потом принялся смеяться пронзительно и хрипло. Острая бородка взвилась вверх, пронзая воздух, колени вздрогнули и приподнялись выше, а худые лопатки под черным фраком заходили и заплясали, как бы в припадке неудержимого веселья.
Генрих стоял, крепко зажимая в зубах готовое улететь молчанье.
— Ваше молчанье, — вскричал незнакомец, — превосходно. Я должен сознаться, что это должно было стоить вам тяжелых усилий, господин студент. Впрочем, давно известно, что студенты города Лейпцига умеют хранить обещанья.
Студент города Лейпцига привстал с кресла, в которое он уселся взамен своего собеседника, и чуть не упал снова. Незнакомец как бы пронзал его всем своим видом, заостренностью тела и лица и необыкновенной угловатостью движений.
— Вы почти автомат, любезный Борнгольм, — говорил он, снова усаживая его в кресло и размахивая над ним своим цилиндром, отчего лицо Генриха розовело.
Но вот он отошел на несколько шагов, остановился, подергивая руками, и начал:
— Ваше благосклонное (смею ли верить, что точно благосклонное) ко мне отношение дает мне твердую уверенность в том, что вы не откажетесь согласиться на мое предложение, касающееся высокой ценности и удивительных достоинств вашего необычайного достояния.
Тут он присел на краешек стола о бесподобной легкостью.
— Дело в том, что существует весьма удобный выход из тягот того положения, в котором очутились вы, благодаря свойственной вам (льщу себя надеждой, что не только вам, а также и другим студентам Лейпцига) твердости и удивительной выдержанности характера.
Генрих уколол молчание кончиком языка, и оно свернулось змейкой, стиснутое острыми зубами.
— Выход этот, — снова начал незнакомец, — представляется в заключении между нами торговой сделки с целью продажи мне вашего добротного товара.
— Молчанье, — продолжал он, останавливая рукой вскочившего было Генриха, — доброкачественно и хорошо обработано. Я не замедлю предложить за него достойную вас, а также достойную благородных причин, которыми оно было вызвано, цену. Цена эта, — тотчас продолжал он, едва переводя дух и, однако же, не забывая с осторожностью отойти от кресла, — подает мне некоторую надежду на благоприятный с вашей стороны, господин студент, ответ на ряд моих… моих предложений.