Нетерпение кратким путем прошлось по лицу Генриха и тотчас ушло туда, откуда явилось.
— Какого мнения вы, — продолжал незнакомец, — относительно дочери преученейшего профессора N., по имени…
Незнакомец понизил голос, как бы сам стыдясь своего предложения. Потом, осторожно и успокаивающе притронувшись к плечу его, сказал шепотом:
— …по имени Гретхен? — и, как раньше, закружился волчком, вскинув кверху острую свою бородку.
Мысли вихрем завертелись в голове Генриха.
— Я хочу сказать, — продолжал его собеседник, — что взамен вашего молчания вы получите…
Молчанье затеяло в гортани студента столь бешеный танец, что левой рукой ему пришлось с силой упереться в нижнюю челюсть.
— …ту самую, ту самую очаровательную Гретхен, которая послужила единственной причиной вашего отважного решения… Видите ли, — снова начал он, подходя ближе и наклоняясь к Генриху, —условие, которое я предлагаю вам, выгодно для нас обоих. Мою покупочку я использую презабавнейшим образом. Вы же ничего не потеряете, если взамен того, что отдадите мне, получите любовь белокурой Гретхен, дочери профессора философии и верного последователя Иммануила Канта. Не так ли?
Рот лейпцигского студента снова.закрылся с треском. Он поднял голову и еще раз внимательно оглядел необычайного посетителя, предлагавшего необычайную цену за необычайное достоянье.
— Я не тороплю вас с ответом, дорогой друг, — промолвил незнакомец с нежностью и скривился как бы под влиянием острой боли. — Два или три дня не будут иметь большого значенья для нашей сделки. Разрешите только заметить вам, что вот с помощью этих клещей и этой баночки клея (тут он извлек указанные предметы из заднего кармана фрака) вы сумеете вытянуть ваше молчанье и заклеить его в любой конверт среднего формата или лучше продолговатой формы, ну, вот хотя бы из числа тех, что я вижу сейчас на вашем столе.
Он указал рукой на пачку синих конвертов, аккуратной стопочкой лежавших на письменном столе студента.
— Ну, как?
И Генрих в знак согласия медленно опустил голову.
— Благодарю вас, — весело, но с вежливостью вскричал его собеседник, — благодарю вас, дорогой студент. Для окончания нашего дела разрешите мне написать вам адрес, по которому я попрошу вас отнести конверт.
Он записал адрес на листике бумаги, вырванном из записной книжки студента, и, повернувшись, исчез.
Глава XI,
написанная для тех, кто до сих пор ничего не понял
Приступая к этой главе, я чувствую стесненье в груди и боль под ложечкой.
Целый ряд непредвиденных несчастий обрушился на XI главу, начиная с того, что я позабыл написать ее своевременно и, написав несвоевременно, неожиданно утерял.
Дело обстояло следующим образом: кончая X главу моего незатейливого рассказа, я почувствовал себя крайне дурно. Причиной этого, вероятнее всего, было тяжкое предчувствие, которое жестоко сжало мое сострадательное сердце. Впрочем, этим не исключается другая причина, более материального характера, относящаяся главным образом к области болезненного состояния моего неокрепшего тела.
Почувствовав себя дурно, я лег на диван и уснул.
Мне тотчас же приснилось, что XI глава в виде вороньего клюва тычет мне в правый глаз и вообще ведет себя совершенно непристойным образом. Тут было, несомненно, влияние X главы, но это не важно.
Проснувшись поздней ночью, я, как будто под влияньем внезапного вдохновения, закончил мою повесть последней главою и торжественно закричал во славу моего гения, разбудив тем самым двух братьев и старого дядьку, который погрозил мне костлявым пальцем и сказал, что всегда был уверен, что из меня, шаромыжника, ничего путного не выйдет и что, по его мнению, я окончу жизнь в ночлежном доме или на виселице.
Прошло много лет, когда я, умудренный опытом и горчайшими познаньями жизни, вновь принялся за свое юношеское произведение. Найдя его недовершенным, я вставил позабытую одиннадцатую главу.
Я прекрасно помню, что она говорила о старой дружбе студентов Бира и Борнгольма, и о том, как последний поселился в комнате первого, и о том, как тот же, последний, неожиданно исчез, и прочее и прочее.
Там также в самых трогательных выражениях, вполне свидетельствующих о нежной душе и сострадательном сердце автора, говорилось о том, как, приведенный в отчаянье потерей конверта, Генрих Борнгольм решил обратиться в статую. Словом, это была добросовестная, хорошая XI глава.
И она сбежала той же ночью.
Я знаю, я знаю, что меня будут упрекать в простодушии, быть может, в недостатке мужества, лишающем меня возможности честно сознаться в том, что я ее не написал.