— Прошу вас войти в мой дом, — сказал переплетчик и, помолчав, прибавил с достоинством: — Как известно, переплетные мастера в Шмалькальдене гостеприимны и склонны к ученым занятиям. Наутро же мы будем обсуждать то дело, которое привело вас ко мне.
И они вошли в дом.
— Простите, — продолжал переплетчик, открывая двери, — что неожиданность вашего посещения заставляет меня предложить вам ночлег в столь неприглядной комнате.
— Я привык к путешествиям, — отвечал Гаусс, — прошу вас, не беспокойтесь.
И магистрант остался один в мастерской. он сбросил плащ, расстелил его на скамье и сказал:
— Карета отправилась в Шмалькальден, а повозка в Штральвальд. Я хочу спать. Наутро Кранцер пойдет со мной к переплетчику Вурсту.
И он лег на скамью и уснул. Ему тотчас приснилось, что его зажали в огромном переплете с уголками из толстой кожи. Кранцер положил его под станок и завернул винт. Он освободился от станка и стал бросать переплетами в Кранцера. Кранцер ушел, но тотчас вернулся, положил руку ему на плечо и сказал:
— Он неспокойно провел ночь. Боже мой, все переплеты разбросаны.
— Herr Кранцер, — начал подмастерье, садясь и протирая глаза, — ночь прошла незаметно.
— Незаметно, — отвечал переплетчик.
— В городе Штральвальде живет ученый Вурст. Не больше. Впрочем, нет: в городе Штральвальде живет переплетчик Вурст. Он болен.
— Простите, сударь, — сказал Кранцер, — но я такого не знаю.
— Он болен, — повторил магистрант. — Herr Кранцер, где ваше верхнее платье? Вам необходимо навестить больного собрата. — Вы знаете, — продолжал он, вскакивая на ноги и подходя к переплетчику, — хромая нога — недурное украшенье для сапожного подмастерья. Ученый Вурст опасно болен.
— Сударь, — возразил переплетчик, — я не умею лечить больных. Мои скромные познания не позволяют мне взять на себя столь высокую обязанность. К тому же дом мой нельзя оставить пустым.
— В доме останется ваша тень, — отвечал подмастерье, — и ничего не пропадет в ваше отсутствие. Чтобы она не скучала в одиночестве, я подарю ей мое отраженье в зеркале. И они спляшут превеселый танец в честь Амадея Гофмана.
Тут он подбежал к зеркалу, что стояло в углу мастерской, остановился на минуту и, взмахнув руками, быстро повернулся спиной к нему.
Его отраженье мелькнуло в потемневшем стекле, оттенилось в нем, так же взмахнуло костлявыми руками, и подмастерье Гаусс с неподвижной улыбкой кивнул испуганному переплетчику.
— Что касается вашей тени, Herr Кранцер, то с нею мы поступим еще проще. Выходя на улицу, я прищемлю ее наружной дверью.
Накинув плащ на плечо, Гаусс схватил переплетчика за руку, и они подошли к двери.
Протолкнув его за порог, так что тень при ясном утреннем солнце упала поперек выхода, он с силой захлопнул дверь.
Так они отправились в путь.
А тень и отраженье в зеркале, соединившись законным браком, станцевали чудесный танец в честь Амадея Гофмана.
8
От Шмалькальдена до Штральвальда три дня пути. В первый день переплетчик и сапожный подмастерье проделали треть пути, во второй день еще одну треть, а на третий день вечером ученый после долгой работы разобрал второй, древний полустертый текст пергамента.
«…Я писец Моисей ибн Бута, и лета мои преклонны. Сорок лет я ношу на поясе кисет ха софери, и сорок лет руки мои держат гусиное перо. Или тростник держат мои руки. Я был писцом при царе Египта, и вот я писец при царе Иудеи. Что же постыдного в том, что делаю я сосуды из глины, если руки мои тянутся к ней?
Разве Иегова наложил запрет на ремесло горшечника?..»
— В чем дело? — сказал Вурст, бледнея, и высоко поднял косматые брови, — ремесло переплетчика?
«…Толчением раздробляю я глину и мелкие камешки удаляю из нее и разбавляю в воде. И уже поет моя печь, пламенем согревая жилище. Тогда я вращаю на горшечном кружале изделия мои и затем обжигаю в печи. Я три дня обжигаю в печи изделия мои: и вот уже крепкие горшки из глины и другие сосуды из глины и сетчатое стекло, как прозрачная ткань.
…Однажды пришел ко мне Захария, сын Давида. Сказал: «Писец Моисей, все твои дела известны мне, известно мне твое ремесло, ремесло горшечника…»
Но тут дверь распахнулась.
9
— Господин Вурст, — сказал, входя, магистрант Гаусс, — взгляните на меня, я, кажется, очень бледен.