«Да ведь он же мне давеча намекал, а я, сукин сын, не догадался. «Документ существует вообще…» Понимаю, теперь все понимаю. «Личность не обязательна, она при вашем документе не обязательна, гражданин». Ясное дело, никто не смотрит в лицо, всякий норовит заглянуть в документ. А документ не тот! А документ чужой! Чей документ?»
Кукиш торчал на стекле, по потолку ходили, на койке серела и скучала больничная подушка.
Чучугин примерился, подскочил к двери, с размаху ударил ногой, потом двинул задом.
В окошечко просунулся нос, глаза.
— Подайте сюда чего-нибудь… Инструкцию подайте, — повелительно сказал Чучугин.
— Насчет чего инструкции?
— Насчет самоубийц, например. Или насчет лиц, обвиняемых… — он споткнулся, проглотил слюну, пожевал губами, — …обвиняемых в душевной болезни.
Ответ пропал в каком-то бормотании, нос смотрел на Чучугина сочувственно. Вместо инструкции в окошечко пролетела газета.
Газета состояла в значительной части из литературной дискуссии между двумя группами писателей и журналистов, причем первая группа доказывала второй, что эта вторая действует не соответственно, проблему брака не разрешила и по многим вопросам сомневается; что она, первая, наоборот, действует вполне соответственно и поэтому ее обижают, а ее нужно не обижать, а поддержать государственной субсидией.
Тут же сообщалось, что президент Португалии Хомец подал в отставку, бешенство усиливается, погода плохая.
Все это Чучугин прочел, но ничему не придал особенного значения; он заинтересовался было хозорганами, рыбтрестом, но вскоре отбросил газету в сторону, даже хозорганы как будто готовили ему какую-то гадость.
Несколько погодя он снова взялся за газету, уткнулся в петит и тут обомлел, схватился за голову, упал на стул…
Мелкий петит в рубрике «Что случилось?» сообщал о том, что сегодня утром из изолятора для душевнобольных имени товарища Кузьмина бежал сумасшедший гражданин, что, проникнув в баню имени Льва Толстого, находящуюся рядом с изолятором, больной вошел в комнату для раздевания, но…
Дальше газета была оборвана, измята. Но Чучугин и не читал дальше.
Всхлипывая и шатаясь, он поднялся со стула, снова позвал сторожа.
— Все понимаю, — сказал он ему рыхлым голосом. — Они обмишулились, другого забрали. Допросите меня, желаю дать показание.
9
Следователь оказался мальчиком не более как лет двадцати, с круглым, розовым лицом, желтоватый пух покрывал щеки. Он встретил Чучугина сурово, молча подвинул к нему открытый портсигар, головой указал на стул.
— Тут меня арестовали, знаете, — пробормотал Чучугин и, покачнувшись, сел на стул, — но это пустяки какие-то, имею доказательства, документы.
— Дальше, — сердито предложил мальчик.
— Нет, не виновен, ничего не предполагал, все произошло случайно.
Чучугин дрожащей рукой взял папироску и тут же положил ее обратно.
— Я тут ни при чем совершенно… Я в уборной был, его без меня забрали.
— Дальше!
— Что касается пиджака, то его на меня натянули насильно… Банщик подтвердит, ошиблись, перепутали в суматохе!
Мальчик вытащил из груды бумаг маленькую книжечку небесно-голубого цвета и, перелистав ее, подал через стол Чучугину.
Черные птички, букашки запестрили у него в глазах; по всей странице в каждой строке было напечатано одно и то же слово — «увечье», «увечье». «Пять лет строгого заключения», — прочел наконец Чучугин.
— Помилуйте, какое увечье, — выдавливая дрожащими губами слова, пробормотал он, — это мне нанесли увечье. Я с полка упал, меня отпевали.
— Да! Да! Вас! Отпевали! — досадливо заметил мальчик и почесал желтоватый пух под носом. — Мы все знаем, не старайтесь нас запутать. Говорите прямо; запутаете, вам же хуже будет.
— Угар, тошнота! Допросите банщика, банщик подтвердит, что я находился в бесчувственном состоянии…
— В бесчувственном состоянии, знаете ли, едва ли возможно такую штуку проделать, в гроб человека уложить.
— Кого в гроб? Помилуйте, да это меня в гроб уложили, — прокричал Чучугин, — гробовщик грозил мне судом, но даю вам честное слово, что я ему никогда ничего не заказывал.
Мальчик хмуро оттопырил нижнюю губу, притушил папиросу.
— Признаете вы себя виновным?
— Нет, не признаю, его без меня… Я в это время отсутствовал, находился в уборной.
— Признаете вы себя виновным в нанесении тяжких увечий гражданину Чучугину, Дмитрию Ивановичу, бывшему бухгалтеру, или нет?
Чучугин окаменел, рот его медленно раскрылся, глаза полезли на лоб.