Приподнялся, сел. Штанина разорвана, на ноге ссадина. И смешно, и зло берёт.
А из-за ёлки опять глазки поблёскивают, смеются: «Что, словил?»
Вдалеке что-то зашумело. Я сгоряча не разобрался, подумал, что это в голове у меня, оттого что стукнулся.
Но шум — сильнее, ближе. Перешёл в рокот, да басовитый такой, в ушах теснит.
Самолёт!
Низко плывёт над полем, и сюда — к лесу. Чуть макушки сосен не задел.
С грохотом пронёсся, резанул широкой тенью, даже показалось, — горячим ветром пахнул.
Мой бельчонок — скок на эту сторону, чуть не сорвался. Приник к стволу, вжался в него и головой, и тельцем, и хвостом. Меленько дрожит, — испугался, видно, до смерти.
Меня — как дернуло. Вот же он, — близко, хватай!
Палка в руках; я взмахнул — «вжжик!»
Уже когда вырвалась палка из руки, сообразил: зачем? Не надо!! Качнулся за ней вслед — удержать, отвести…
Но поздно.
Бельчонок лежит под ёлкой, на мху. По тельцу пробежала судорога, белый хвостик дёрнулся раз, другой — и сник.
Подскочил я, рука трясётся, сую её под бельчонка, а он откатывается, лёгонький. А сверху в горсть взять — страшно.
Потом поднял его на ладонь, в мордочку дую. Словно он от моего дыханья очнуться может. А у него уже рот приоткрылся и глаза заволоклись пеленой.
Положил я его обратно на землю, на руке белая полоса осталась. От хвоста.
Хвостик-то просто запачкан. Не то мелом, не то извёсткой. Неподалёку пионерлагерь строят; наверное, бельчонок там побывал. Храбрый ведь…
Я ушёл домой, даже забыв корзину с грибами. И после не стал её искать. Как представлю себе, что увижу и этот столбик межевой, и ёлку, и может, самого бельчонка, — так в горле комок.
Долго всё это не забывалось.
Да и теперь еще памятно.
Прежде ходил на охоту, никогда не задумывался — стрелять или не стрелять. Увижу, что кто-то бежит — ружьё само в плечо ткнётся, пальцы крючок давнут — трах!! А после уж разглядываю, что за добыча.
Теперь — не то.
Вскинешь ружьё, а рука и дрогнет: «Не Белый ли Хвостик?..»
И опомнишься.
Слышите?
Светлые капли вызванивают, струйки плещутся, волны струнами рокочут… Всё громче, всё радостней музыка!
Это я, Весна, еду нынче по лесу.
У меня упряжка из двенадцати самых быстрых ручьёв. Распустили они пенные гривы, мчатся с пригорков, пробивают дорогу в грязных снегах. Ничто их не остановит!
Летите, мои серебряные кони, — эгей, эгей!
Впереди лежит земля пустынная, заснувшая мёртвым сном. Кто её разбудит, кто к жизни вызовет?
Я, Весна, это сделаю.
У меня полные пригоршни живой воды. Я спрысну землю этой водою, и тотчас всё кругом станет оживать.
Пошевеливайся, лесной народ, будет вам спать! Сама я спешу-тороплюсь и другим на месте лежать не велю. Поспешайте, а то догонит буйный разлив, окружит, кой-кому поплавать придётся.
Я ждать не могу, мне большой путь предстоит. С южного края земли до северного, до самых студёных морей должна я промчаться на резвых своих конях.
А тут ещё Мороз упрямится, по ночам исподтишка на моих коней ледяную узду накидывает. Охота ему задержать меня, остановить, живую воду превратить в мёртвую.
Но я не уступлю ему.
Поутру разгорячит моих коней солнышко, рванутся они снова в путь — и порушат все ледяные преграды.
И опять светлые капли вызванивают, опять струйки плещутся, опять рокочут… Поёт живая вода, и земля просыпается к новой жизни!
— Кап-кап-кап! Кап-кап-кап! Кап-кап-кап!
— Отчего, Сосулища, ревёшь, отчего слезищи по бородище пускаешь?
— Как же не плакать-то? Все деревья, все травы, все цветы на крепкой земле растут. Одна я, неприкаянная, в пустой вышине повисла… На землю хочу!
— Кап!.. Кап!.. Кап!..
— Отчего, Сосуля, плачешь, отчего слезами бородёнку мочишь?
— Да как же не плакать-то? Все деревья, все травы, все цветы кверху растут, одна я, бедолага, книзу вытягиваюсь… Перевернуться хочу!
— Кап!.. Кап…
— Отчего, Сосулечка, слезу уронила и больше не плачешь? Небось теперь всем довольна?
— Кап…
— Вот тебе на: от Сосульки-то и след просох. Вся выплакалась!