— Да как же не плакать-то? Все деревья, все травы, все цветы кверху растут, одна я, бедолага, книзу вытягиваюсь… Перевернуться хочу!
— Кап!.. Кап…
— Отчего, Сосулечка, слезу уронила и больше не плачешь? Небось теперь всем довольна?
— Кап…
— Вот тебе на: от Сосульки-то и след просох. Вся выплакалась!
— Карр! Здравствуй, сестрица!
— Карр! Бонжур, мадам.
— Ка-ак?!
— Бонжур, бонжур, мадам!
— Чтой-то, мать моя, ты плетёшь непонятное. Я тебе на чистом вороньем языке «здравствуй» говорю, а ты мне — «бур-бур»…
— Так и я «здравствуй» говорю. Только по-французски. Я, сестрица, зиму-то, как всегда, во Франции провела, там климат помягче… Теперь вот домой помаленечку пробираюсь, да никак ещё к родному языку не привыкну… Адьё, мадам… тьфу ты, — до свиданья, сестрица!
— Заяц, ты хвост потерял!
— Где?!
— Вон валяется.
— Эх, слепой ты, Крот! Это не хвост… Это зимней шубы клочок. Я уже зимнюю шубу-то износил, распускаю теперь на клочки да на прядочки!
— А у меня-то, у Брусники, что есть! Под снегом я и листочки зелёные до весны сберегла и даже — хи-хи! — ягодки…
— Подумаешь, ягодки! Сморщенные, кислые.
— Да ведь весной и такие редкость!
— Ничего не редкость. Вот у меня, у Клюквы, полно ягод под снегом сохранилось. И не твоим чета: крупны, сладки, нежны. Ещё лучше, чем осенью!
Взлетел с проталинки жаворонок, запел, зазвенел серебряным бубенчиком.
Чем выше поднимается, тем ясней слышна его песенка. Над полем поднялся — на всё поле слышна.
Выше леса поднялся — на все окрестные леса слышна.
Ещё выше поднялся — пропал в голубом небе, совсем не видать его.
А серебряный бубенчик всей земле слышен.
Зайчонок-настовичок в марте родился, когда ещё земля в белых снегах лежала.
Шубка у Зайчонка тёплая. Молочко у Зайчихи сытное. Сидит Зайчонок под кустиком, круглыми глазами во все стороны поглядывает. Ничего, жить можно…
Дни проходят. Растёт Зайчонок. И скучно ему стало.
— Что же, — говорит он Зайчихе, — так всё время и будет? Под кустом сиди, на белый снег гляди, дожидайся, когда тебя молочком покормят?
— Погоди, — Зайчиха говорит. — Всему свой срок. Скоро весна разыграется, будешь по зелёному лесу бегать, сладкую травку зубрить.
— А скоро это?
— Скоро!
Дни проходят. Солнышко пригревает, снег в лесу оседает, вокруг деревьев лужицы.
Зайчонку не терпится:
— Ну, где же лес зелёный, где травка сладкая? Не хочу больше ждать!
— Погоди, — Зайчиха говорит. — Всему свой срок.
Дни проходят. Снег тает в лесу, капли щёлкают, ручейки позванивают.
Зайчонку невтерпёж:
— Ну, где же лес-то зелёный?! Где травка сладкая?! Не буду, не буду ждать больше!
— Погоди, — опять Зайчиха говорит. — Всему свой срок.
Дни проходят. В лесу половодье, над сырой землёй туманы стелются, в небе клики журавлиные слышны.
— Ну, — грустит Зайчонок, — видать, это сказки — про зелёный лес да травку… Ничего этого не бывает на свете. И напрасно я ждал!
— А посмотри-ка! — Зайчиха говорит. — Оглянись!
Оглянулся Зайчонок — и увидел на берёзе первые зелёные листики. Махонькие-махонькие! Посмотрел на землю — и увидел, как первые травинки проклюнулись. Тоненькие-тоненькие!
И так-то обрадовался Зайчонок, так-то развеселился! Прыгает на нескладных лапках своих, кричит:
— Ага! Ага! Разгорелась весна! На деревьях листики зелёные! На земле травка сладенькая! Вот хорошо! Вот славно!
— Пришёл срок твоей радости, — усмехается Зайчиха.
— Да-а, — говорит Зайчонок, — а долго-то как! Я весь изождался! Ждал-ждал, ждал-ждал…
— А если бы не ждал, — говорит Зайчиха, — разве ты бы махонькому листочку, тоненькой травинке обрадовался?
— Чу, весенние капли заиграли!
— Это не капли.
— Чу, весенние льдинки звенят!
— Это не льдинки.
— Чу, весенние ручейки побулькивают!
— Это не ручейки.
— А что это?
— Это синица на берёзе голос пробует!
Разлив. Тетерева на берёзах сидят, в воду глядят.
А внизу, в голубой воде, — тоже белые берёзы видны, и на белых берёзах тоже сидят чёрные тетерева.
Верхние глядят на нижних, похваливают:
— Красны брови хорош-ши! Хороши!
Нижние глядят на верхних, тоже похваливают слово в слово:
— Красны брови хорош-ши! Хороши!..