Потом видим — и второго барсучонка так же вернула мамаша. Ни звука, а он послушался!
А под конец и совсем удивила. Поглядела на одного сынка, который спать улёгся, — тотчас встал сынок. Поглядела на второго, который корень выкапывал, — бросил тот корень. Подбежали оба сынка к мамаше; она их обнюхала, лизнула. И все трое по дну овражка потопали в кусты.
Я поскорей ягоды проглотил, спрашиваю Петьку:
— Слышал что-нибудь?
— Н-нет…
— А как же она их звала?! Видал ведь: сначала подала приказ «назад!» — и барсучонок послушался.
— Да, да! А после сказала: «Пора домой!» — и тоже послушались… Что же она — неслышным голосом командует?!
Странно.
Идём мы обратно и в затылках скребём, — что за чудеса? И тут с нами тоже будто чудо произошло. Мы ведь шагали молча. Ни звука.
Да вдруг переглянулись и сказали слово в слово:
— А ведь дознаемся, в чём дело!
И повторили:
— Дознаемся!
Очень люблю радугу — радости чудесную дугу.
Цветными воротами перекинется она над землёй, засверкает, заблестит, — залюбуешься! Только вот всегда радуга далеко-далеко. Сколько ни иди, как ни спеши, всё равно близко не подойдёшь, рукой не дотронешься.
Я так и называл её — «далёкое чудо».
И вдруг увидел радугу у себя в палисаднике.
От ночного дождя разлилась между грядами голубая лужа. В ней купались скворцы. Для них лужа большая, как озеро. Забрались они бесстрашно в середину, грудью падают на воду, крапчатыми крыльями взбивают её, привзлётывают… Брызги над лужей — фонтаном!
И так скворцы отчаянно трещат, что сразу можно понять: ух, какое это удовольствие — утреннее купанье!..
И вдруг над весёлыми скворцами, над голубой лужей зажглась в брызгах крошечная радужка. Будто осколочек от настоящей, большой радуги. И горит-переливается семицветным огнём…
Прямо вот здесь, близко-близко. Рукой подать!
Я руку протянул.
Вспорхнули скворцы. Брызги осыпались, цвета погасли.
Выскользнула из моих рук радужка…
А мне-то всё равно радостно. «Вот ведь, — говорю себе, — как бывает! Думаешь — чудеса далеко, не дойти к ним, не доехать… А они тут. Рядом».
Кроты по ночам хозяйничали на лесной поляне и всю её изрыли. Насыпали холмики, напахали борозды. Даже трудно стало человеку ходить. Вязнешь, будто в настоящей пашне.
Дождик спрыснул кротовую пахоту, солнце её нагрело. Кто же примется за посев?
Ёлки, стоявшие вкруг поляны, растопорщили чешуйки у своих спелых, до хруста высушенных шишек.
И полетели вниз на жёлтых парашютиках лёгкие семена.
Иных ветром с поляны унесло, иные в траве запутались. Но много семян всё-таки попало и на рыхлую пашню.
Полянка была засеяна.
Придёшь теперь и видишь: везде на старых бороздах и холмиках поднимаются крохотные ёлочки, будто зелёные ёршики.
Так весною кроты пашут, ёлки — сеют, и всё меньше и меньше полян остаётся в лесу.
Пока в лесу весна, работящая птица-дятел пускается на хитрость. Прилепится к берёзе и — кряп! кряп! кряп! — настукает в коре дырочки.
Медленно закапает из дырочек сладкий берёзовый сок, розовея на солнце и покрываясь матовым налётом. Задирая к небу голову, дятел напьётся, улетит.
А сок всё течёт.
Много его, — подходи, народ, пей досыта!
И приходят всякие лакомки. Муравьи приползут цепочкой, бабочки-крапивницы прилетят и сядут, сложив крылья «тетрадочкой». У самых дырочек начнут виться полосатые осы и тяжелые сонные шмелихи.
Иногда придёт охотник, сложит из берёсты фунтик и тоже подставит под капли.
Если не жадный он, — и ему хватит напиться.
По реке плывет плотный снег.
Кружится над омутами, нарастает сугробами у камней, в камышах, возле берегов. На круглых листьях кувшинок — снеговые шапочки.
Странный снег — тёплый, крупный, не тающий.
Его черёмуха рассыпала.
Много старых черёмух стоит над рекой, над обрывами. Все они цвели как-то незаметно, словно прятали белые кисти в листве.
А едва осыпались лепестки, стало видно, какая их неисчислимая сила… Река побелела, как в январе.
Все, кто купается, выскакивают на берег тоже в лепестках.
А у спокойной заводи, где вода стоячая, видно много испуганных рыб. Тоненькие плотвички — самые вёрткие и пугливые — выплыли наверх. Они ходят по тёплому снегу, показывая острые плавнички; чертят узенькие дорожки, даже выскакивают в воздух. Ужасно беспокоятся.
Наверно, представить себе не могут, — неужели зима вернулась?