Однажды со мною произошел такой случай. Я купался за городом. Загляделся ли я, задумался ли, или просто забыл, что за днем следует ночь, — но вдруг я увидел — поднимается мост; вот закрываются ворота; их стук резнул ухо, больно отозвался в сердце. Пропало! Придется провести ночь под открытым небом… И удивительно: дома, лежа в мягкой постели, я каждую ночь мечтал о раздолье за стенами крепости, а когда моя мечта, наконец, сбылась, я почувствовал лишь страх. Каждый шорох, каждая легкая тень рождала страх.
Я уткнулся лицом в песок.
Спал ли я тогда, или нет — право, не знаю! Но вдруг я услышал подле себя чье-то дыхание. Вскочил — да, я не один, два хорошо знакомых мне, глубоких, черных глаза смотрят на меня добродушно и ласково.
Это был сумасшедший.
— Что ты здесь делаешь? — спросил я глухо.
— Я никогда не ночую в городе, — ответил он печально, и его взгляд был так ласков, голос так добр, что я совершенно забыл о страхе.
Некогда сумасшедших считали провидцами, вспомнилось мне вдруг, на Востоке их до сих пор считают Таковыми. И я спросил себя: не пророк ли предо мною? Не мучают ли его за его божественный дар? Разве не кидают в него камнями, как в пророка? Не живет ли в нем пророческая тоска по лучшим временам? А быть может, он действительно знает о грядущих временах?..
И начал я его расспрашивать, а он мне отвечать, да так тихо и ласково, что мне стало казаться, что все это — сон наяву, сон в летнюю ночь на просторе полей.
— Веришь ли ты в пришествие Мессии? — спросил я его.
— Конечно! — ответил он тихо и твердо. — Спаситель мира должен прийти. Он придет! Все ждут его, даже небо и земля чают его пришествия. Если бы не это, никто бы и жить не желал, никто бы и палец о палец не ударил. А ведь люди живут и хотят жить, следовательно, все чувствуют, что Мессия приближается, что он должен прийти, что он уже в пути…
— Верно ли, — спросил я его, — что раньше произойдут кровавые войны из-за лжемессии? Люди будут душить друг друга, как дикие звери, вся земля насытится кровью; кровавые реки потекут с востока на запад и с юга на север; звери и птицы будут утолять свою жажду человеческой кровью; все пути и дороги, все поля и луга будут залиты потоками человеческой крови… И вот в это время явится истинный Мессия, спаситель мира… Правда ли это?
— Правда, правда!
— И его узнают?
— Всякий узнает его, никто не ошибется. Его назначение будет сквозить в каждой улыбке его, в каждом слове, в каждом взгляде. Не будет рати вокруг него, не на коне предстанет он, и меча не будет в руке его…
— А как?
— Крылья будут у него… И у всех тогда явятся крылья. Вот как это случится: вдруг родится дитя с крыльями, за ним другое, третье и так дальше и дальше… Сначала люди испугаются крылатых детей, потом привыкнут, и встанет поколение крылатых людей, которое не пожелает больше валяться в грязи и драться из-за земляного червя…
И долго еще говорил сумасшедший, но я перестал его понимать. Его голос, однако, был так сладостно мил, что я, как губка, впитывал в себя его звуки. Когда он замолк, уже светало, раскрывались крепостные ворота, опускался мост…
С этой ночи жизнь в крепости стала для меня еще тягостней, еще несносней. Старые стены и башни, визг и скрежет цепей о блоки, железные запоры ворот, караулы и патрули, хриплые сердитые окрики "Кто там?" и лживые заискивающие ответы "Свой"; трусливые лица, испуганные полупотухшие глаза, базар с пугливо блуждающими ленивыми тенями на нем — все это свинцовым грузом ложилось на душу… Меня охватила печаль, мной овладела глубокая тоска, и я решил отправиться навстречу грядущему Мессии.
Я сел на первую попавшуюся подводу. Возница, обернувшись ко мне, спросил:
— Куда прикажете?
— Куда хочешь! Лишь бы подальше отсюда!
— Сколько часов?
— Пока лошадь в силах везти!
Возница тронул вожжи, и мы поехали.
И вот едем, едем: уже иные поля, другие леса, другие деревни, города, но разница между ними чисто внешняя; внутри все то же. Везде та же грусть, тот же пугливый и лживый человеческий взгляд, тот же дрожащий, трусливый голос… На всем печальный туман, заволакивающий всякий светлый луч. Везде то же стремление съежиться, стать меньше, незаметнее. И я все продолжаю кричать вознице: "Дальше!" Но я зависим от возницы, а возница от коня. Конь требует корма, и мы вынуждены остановиться.