Вхожу в корчму. Большая комната, разделенная пополам старым занавесом. В половине, что ближе к дверям, за столом сидят трое мужчин. Они меня не замечают, но мне они хорошо видны. Предо мною три поколения. Старший сед, как лунь, однако, он держится прямо и без очков читает большую книгу, лежащую перед ним на столе. Лицо его спокойно, глаза смотрят уверенно.
Направо от него сидит мужчина помоложе, по-видимому, его сын; весьма похож на него. Но лицо у него подвижнее, нервнее, минутами оно кажется более усталым. И этот читает книгу, но при помощи очков; книга поменьше размером, и он ее держит ближе к глазам, опершись рукою о стол. Он средних лет; борода и голова у него только тронуты сединой. Время от времени он смотрит на отца, но старец его не замечает.
Налево от старца сидит самый младший, вероятно внук — молодой человек с черными, блестящими волосами и горящим, рассеянным взглядом. Он тоже смотрит в книгу, но книга мала, и он держит ее совсем близко к глазам. Весьма часто он ее вовсе отодвигает. Со страхом, смешанным с глубоким уважением, взглянет он на старца, бросит слегка иронический взгляд на отца и прислушивается к тому, что происходит за занавесом. Оттуда доносятся вздохи, точно там роженица…
Я хочу кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание. Но в эту минуту занавес раздвинулся и показались две женщины: старушка с острым, костлявым лицом и суровым взглядом и другая, помоложе, с мягким, довольно полным лицом и ласковыми глазами. Они стоят, смотрят на мужчин и ждут. Старик их не замечает, он слился с книгой. Средний замечает, но раздумывает, как бы ему привлечь внимание отца. Младший сразу же вскакивает:
— Мама, бабушка, что, как?
Средний беспокойно поднимается с места, а старик только отодвигает книгу и поднимает глаза на женщин.
— Что с ней? — спрашивает молодой дрожащим голосом.
— Благополучно! — спокойно отвечает старуха.
— Благополучно, благополучно! — повторяет молодой.
— Мама, ты даже не поздравила! — замечает средний.
Старик подумал и спросил:
— Что случилось, девочка родилась, что ли?
— Нет! — ответила старуха, — мальчик…
— Мертвый?
— Нет, живой… — отвечает старуха, но в голосе ее не слышно радости.
— Урод? Калека?
— У него какие-то знаки на плечах…
— Какие знаки?
— Крыльев. Ясные следы крыльев.
— Крыльев?!.
Старик озабочен, его сын изумлен, только внук подпрыгнул от радости:
— Как хорошо! Пусть растут эти крылья, пусть они вырастут, большие, сильные крылья, как это хорошо!
— Чему же здесь радоваться? — удивляется средний.
— Ужасное уродство! — вздыхает старик.
— Почему? — опросил внук.
— Крылья, — отвечает строго старик, — подымают ввысь, с крыльями трудно удержаться на земле.
— Эка важность! — дерзнул заметить внук. — Что ж, не будет тогда человек прикреплен к месту, не будет барахтаться целый век в грязи, будет жить над землею… Разве небо не лучше, не красивее земли?
Старик даже побледнел, а средний сказал тут:
— Глупенький, чем жить в небесной выси? Одним воздухом сыт не будешь… Там корчмарем не станешь и в аренду ничего не снимешь… В облаках даже щетиной промышлять нельзя. Там…
Но старик прервал его.
— В выси, — сказал он твердым, как сталь, голосом, — нет ни синагог, ни молелен, ни книг; нет там ни дорог, ни тропинок, проложенных предками, и приходится блуждать, не зная истинного пути… Там чувствуешь себя, правда, вольной птицей, но горе вольной птице, если ее одолеют мрачные мысли, охватят сомнения…
— Как так? — вскочил с места младший, и глаза его зажглись, и краска заиграла в лице.
Но ему не пришлось говорить, его прервала старушка-бабушка.
— Глупые мужчины! — сказала она. — Нашли о чем спорить… А раввин? Разве он разрешит произвести над ним обрезание, разве он позволит приобщить к еврейству крылатого ребенка?..
Я вскочил. Моя ночевка за городом, поездка и дитя со знаками крыльев — все было лишь сном.
Словник
еврейских и гебраистских слов, встречающихся в книге
Алшох — книга комментариев к библии.
Арбаканфес — четырёхугольный кусок белой ткани, имеющий кисти из белой шерсти на концах (цицпг). Арбаканфес религиозные евреи носят под верхней одеждой.