Выбрать главу

Утром в первую пятницу октября 1973 года у меня раздался телефонный звонок. Позвонил врач, только что приехавший ко мне в Киев. Я руководил его докторской диссертацией. Тут же пришлось заняться устройством его в гостиницу. В Киеве это было непросто. Но у меня с этим обычно не было проблем. Несколько директоров гостиниц были моими благодарными пациентами. Я позвонил одному из них. Не успев высказать просьбы, услышал: «Если речь идёт о номере, то даже не заикайтесь. Тысячи извинений. Не обижайтесь». Удивлённый, раздосадованный, но по тону почувствовавший нечто необычное, я позвонил в гостиницу у чёрта на куличках на левом берегу Днепра. Но директор и этой гостиницы не дал мне окончить фразы. «Нет и нет. Когда вы кончаете работу? Я буду ждать вас у входа в поликлинику»,

Я ничего не понимал. Диссертанта пригласил придти ко мне домой в два часа дня. А в час дня встретился с директором гостиницы.

- Ради Бога, не сердитесь на меня. Я не мог объяснить вам по телефону. Гостиница закрыта. Выселили всех постояльцев. У нас карантин. В других гостиницах то же. Из Дамаска срочно эвакуируют семья наших военнослужащих. Вы понимаете?

Я понял. Война с Израилем. Но когда? Если такая спешка, она может быть и завтра. Знают ли об этом в Израиле?

Завтра… Это была суббота, Йом Кипур – Судный день. Самый святой день для евреев. Я ещё не имел представления о еврейских традициях, праздниках, памятных днях и тем более о том, как их следует отмечать. Знал только, что в Судный день надо соблюдать пост. Ничего не ел и не пил. Соблюдал. А вечером мы узнали, что Египет и Сирия внезапно напали на Израиль. Война оказалась для Израиля полной неожиданностью. А я ведь знал о ней ещё накануне и, вероятно, мог предупредить. Но как?

Голод того Йом Кипура приобрёл для меня, для непонимающего, особый смысл – наказание за то, что не сумел помочь своему народу.

На следующий день сын пришёл домой взбешённый. Рассказал, что на площади Ленинского комсомола у газетных стендов народ радостно читает сообщения о поражении израильтян. Читают, что в одном из бункеров египтяне взяли в плен израильского офицера. Кто-то сказал: «Я бы с него живьём шкуру содрал». И все, разумеется, одобрили. А сын должен был смолчать, вместо того, чтобы набить морду этому добровольцу-шкуродёру. Мне был понятен гнев сына. Набить морду – само собой разумеется. Но я-то был лишён большего. Я был лишён возможности оказывать квалифицированную медицинскую помощь раненым израильским воинам.

В понедельник до меня дошли слухи о том, что из киевского аэропорта Борисполь с интервалом в полчаса вылетают в Сирию огромные «Ан-22», груженные оружием и боеприпасами. А ещё слухи донесли, что там же, в Борисполе, советские «добровольцы» ждут команды отправиться на войну с Израилем. Советские «добровольцы» лётчики и ракетчики уже воевали против Израиля в Египте. Я знал, что их трупы привозили на родину, и очень сожалел, что вместе с ними в цинковых гробах не привозят тех, кто отдал им команду воевать за арабов.

Именно в эти дни главный хирург Армении, профессор Рубен Лазаревич Поронян пригласил меня в Ереван проконсультировать шестнадцатилетнюю девушку, которой предстояла высокая ампутация бедра.

С женой мы давно мечтали посетить Армению. Да и многие мои бывшие больные, которых я оперировал, приглашали в гости. Короче, с женой и сыном мы вылетели в Ереван.

Не помню, присутствовала ли на консультации мать девушки. Но отец! С какой болью, с каким отчаянием смотрел он на присутствовавших врачей!

Искуснейший ювелир, он родился в Каире и жил там до времени, когда решил репатриироваться, до приезда в Ереван. Тяжело началась его жизнь в советской Армении. В Союз художников выдающегося мастера не принимали, считая его ремесленником. Представляете себе ремесленником, скажем, Фаберже? Но и ремесленнику нормально работать не давали, так как он имел дело с золотом, серебром и драгоценными камнями. А ведь он представления не имел об этих запретах и вообще о советской системе. Но искусство его в конце концов стало известно. Католикос Вазген Первый сделал его своим персональным ювелиром. Чего ещё мог он желать?

И вдруг такое несчастье! У любимой дочери-красавицы без всякой травмы перелом костей голени. Рентгенограмма показала, что кость истончена, изъедена опухолью, о которой девушка даже не подозревала. Рентгенолог поставил диагноз: «Саркома Юинга». Одна из самых злокачественных опухолей. Смертный приговор. Даже после высокой ампутации бедра продолжительность жизни согласно статистике не более полутора лет. Всё это рассказали отцу. Рентгеновские снимки консультировали многие врачи. Но даже если у кого-то вызывал сомнение страшный диагноз, он не смел опровергнуть его, чтобы не нести ответственности за жизнь девушки. Ногу заковали гипсовой повязкой. Биопсию не производили. Профессор Поронян объяснил это опасением немедленного распространения опухоли, если к ней прикоснутся, а не удалят вместе с ногой.

Я внимательно обследовал девушку. Долго рассматривал рентгенограммы, в душе благодаря судьбу за то, что одним из моих учителей был выдающийся рентгенолог Иуда Нохемович Мительман, научивший обращать особое внимание на едва заметные детали. Как благодарен я был Учителю в эти минуты!

Коллегам, присутствовавшим на консультации, я сказал только одно слово: «Остеокластеобластома». А отца девушки спросил:

- Вы верующий человек?

- Конечно!

- Тогда поставьте свечку Богу за этот перелом. В ортопедии есть такой термин – фрактура медиката, лечащий перелом. У вашей дочки доброкачественная опухоль. Вполне вероятно, что к тому времени, когда срастутся отломки кости, опухоль исчезнет или настолько уменьшится, что даже не понадобится операция.

Отец рухнул на колени, пытаясь поцеловать мою руку.

- Ион Лазаревич, вы уверены? – спросил профессор Поронян.

- Абсолютно.

Сейчас, многие годы спустя, у меня есть основание подтвердить свою уверенность. Операция не понадобилась.

На этом деловая часть моей командировки закончилась, и началось наше знакомство с Арменией.

Мы много гуляли по Еревану. После Киева нас приятно удивляло радушие ереванцев. Только однажды мою жену отчитала продавщица в ларьке:

- Почему ты говоришь по-русски. Армянка, а стесняешься своего языка. Нехорошо.

- Я не армянка.

- Не армянка? А кто же ты?

- Я еврейка.

- Еврейка? Прости меня. И будь здорова. И пусть Господь поможет твоему народу.

Услышать такое во время войны с Израилем! В Советском Союзе! После Киева!

- Вот где надо жить. – Заметила жена, все ещё не соглашавшаяся со мной и сыном, считавшими, что жить следует в Израиле.

Огромное впечатление произвёл на нас Матенадаран. Не только базальтовая громада здания, прекрасные скульптуры армянских мыслителей, памятник создателю армянского алфавита Масропу Маштоцу, но и сам дивный музей книги. Рядом с первой армянской Библией свитки Торы. Увы, мы не могли прочитать ни слова, но что-то торжественное и щемящее наполнило душу при виде этих древних квадратных букв, ставших почему-то раритетом в Советском Союзе. Мы с сыном осознавали себя частью Израиля. Думаю, что в эти мгновения и жена была близка к такому решению.

В воскресенье мы поехали в Эчмиадзин. Несметное количество людей стояло от ворот резиденции католикоса до входа в кафедральный собор, где должно было состояться Богослужение. Для нас нашлось место, чтобы втиснуться во второй или в третий ряд. Ждали выхода католикоса. Точно в полдень он неспешно направился в храм. Среднего роста плотный мужчина лет шестидесяти. Чёрная ряса. Чёрный остроконечный капюшон. Большой крест на груди. Интеллигентное лицо. И какая-то печать исключительности. Не думаю, что она связана с его саном. Это лицо запомнилось бы даже в толпе. Поравнявшись с нами, он на мгновение встретился со мной взглядом и улыбнулся. Или показалось? Возможно. Но вскоре обнаружилось, что не показалось.

Личный ювелир католикоса пользовался его особым расположением, которое ещё возросло после поездки Вазгена Первого в США по приглашению армянской диаспоры.

Незадолго до этого некто предложил ювелиру купить у него для католикоса браслет за три тысячи пятьсот рублей. Ювелир не торгуясь, купил украшение, хотя золотой браслет по его словам никакой ценности не имел. Вообще к золоту он не испытывал пиетета. Зато украшавший браслет большой рубин изумительной красоты, был действительно бесценным. Разумеется, мастера тщательно допрашивали в КГБ о покупке. Даже поинтересовались, не уплатил ли он больше, чем следовало уплатить. Мастер долго думал, что можно сделать, имея такой сказочный рубин. И сделал перстень. Католикос носил его на большом пальце правой руки. Крылья стилизованного армянского орла – только прямые линии – несли на себе камень. Противоположную сторону перстня украшало изображение эчмиадзинского храма, изваянное и выгравированное так искусно и точно, что в сильное увеличительное стекло можно было разглядеть даже каменную кладку. Увидев перстень, армяне-богачи сразу поняли, чья это работа. Они стали уговаривать католикоса продать перстень. Предлагали любую сумму. «Допустим, три миллиона долларов». - Тихо, как бы про себя произнёс католикос. «Идёт!» - Тут же воскликнул один из миллионеров. Вазген снял перстень и спрятал его в потайной карманчик брюк. В Америке больше перстень не доставал. А вернувшись домой, рассказал ювелиру и поцеловал его.