Простите, что рассказал вам об этом, да ещё вслед за рассказом о запахе любимого вина. Но я ведь предупредил, что моё обоняние, это то, чем я одарён, и в то же время моя мука.
Мне так хотелось бы забыть войну! Но не могу. Не получается. Не удаётся. Потому что какой-нибудь пустячок среди полного благополучия на расстоянии сотен парсек и на отдалении в тысячи световых лет от того, что я упорно подавляю в своей памяти, внезапно восстанавливает в моём сознании то время и те проклятые картины.
Спустя пятнадцать лет после наступления «Багратион» я ночами не спал, опасаясь снова ощутить этот запах.
Восемнадцатого мая 1959 года мне удалось осуществить операцию, о которой я мечтал, ещё будучи раненым в госпитале после последнего ранения. Вероятно, именно мечта о такой операции привела меня в медицинский институт.
Через сорок минут после глупой травмы, приведшей к ампутации правой руки на уровне средней трети предплечья у слесаря-сантехника, я начал пришивать эту руку. Врачи скорой помощи постоянно слышали мои просьбы, если случится такая ампутация, немедленно привезти мне пострадавшего. И вот просьба выполнена.
Учиться реплантации мне было не у кого. Таких операций до этого ещё нигде не производили. После операции рука была зафиксирована гипсом. В палате, в которой лежал больной, заняты все девять коек. Так вот, на следующий день все девять больных этой палаты заявили, что в отделении есть только три настоящих хирурга. Меня тоже, как вы понимаете, им пришлось назвать. Ведь именно я прооперировал этого недотёпу-сантехника. А ещё они назвали Петра Андреевича Балабушко и Петра Васильевича Яшунина. Себя, даже не из скромности, я бы исключил из этой компании. Добавил бы профессора Бориса Михайловича Городинского, во время Дела врачей вышибленного заведующего кафедрой хирургии Киевского медицинского института. Можно было бы добавить ещё примерно четырёх хирургов. Да что говорить! За исключением двух дам, хотя во время войны они работали в госпитале, и меня, самого молодого, все врачи нашего отделения были хирургами в медсанбатах. Но даже на их фоне два Петра из одного медсанбата были не просто хорошими, а выдающимися хирургами. Недаром наше отделение считалось лучшим в Киеве. Это очень объективная оценка. Врачи скорой помощи во главе со своим главным врачом, а кто лучше этих людей знал медицинскую обстановку в городе, при необходимости становились пациентами только нашего отделения.
Увлёкся воспоминаниями о своих коллегах и не объяснил, почему девять больных назвали только трёх врачей. Оказывается, они заметили, что все врачи, кроме этих трёх, заходя в палату, немедленно направляются к больному после реплантации и просят его подвигать пальцами. А только два Петра и я не просим двигать пальцами, а нюхаем руку. Это же так само собой разумеется! Как не нюхать. Не дай Бог ощутить даже намёк на тот самый запах!
Ну, а что же Борис Михайлович? Профессор вообще не заходил в мою палату. В операционную он вошел, когда я только начал реплантацию, когда я начал скреплять лучевую кость. Посмотрел и сказал только одно слово: «Сумасшедший! И вышел. Мне кажется, до самой выписки моего больного профессор почему-то поглядывал на меня косо. Возможно, он всё ещё не верил в удачу и опасался появления того самого запаха.
Но какая наблюдательность пациентов! Заметили, что мы нюхаем. Два Петра, как и я, надо полагать, не могли не принести с войны, не запомнить страшного запаха гниющей человечины.
Да, намешал я запахов в этом сочинении. Но куда деться. Столько ещё остаётся рассказать. А возраст поджимает. Можно и не успеть.
Пойду выпью. Нет, не раскупорю сейчас бутылку любимого вина. Надо выпить что-нибудь посолиднее. Имеется в виду не запах, а процент содержания алкоголя.
Вилла
Шай Гутгарц не просто любил свою виллу. Она была для него существом одушевленным.
В начале пятидесятых годов он за бесценок купил пустынный участок земли севернее Тель-Авива. Бедный чиновник даже мечтать не мог о настоящем доме. Собственными руками он соорудил на участке лачугу. Это о них, о нем и о его юной жене было сказано, что для влюбленных рай в шалаше. Осколки двух уничтоженных еврейских общин пустили корни на новой земле.
Вытатуированный пятизначный номер на левом предплечье — память о лагере уничтожения. Там погибли ее родители, состоятельные евреи из Голландии. Советские солдаты нашли ее в груде умерших детей. Только слабый стон, вырвавшийся из костей, обтянутых сморщенной кожей, спас девочку от захоронения в братской могиле. Могла ли не казаться ей раем лачуга, в которой она, тихая двадцатилетняя девушка, поселилась с любящим ее человеком?