Рассказы Игоря Сутягина
Правда
(вместо предисловия)
Когда долго сидишь в одиночке, начинаешь понимать, почему именно так описывают определённое состояние души: "выть хочется". Особенно если и одиночка эта не "лефортовская" камера, слегка потёртая, но казённо-аккуратная. А камера построенного ещё при Екатерине корпуса калужского СИЗО. Низкие давящие своды. Многажды перекрашенные, но всё равно облезлые стены, на которых проглядывают чёрно-красные кирпичи. И слой смешанного с пылью никотина на округлом сводчатом потолке и стенах -- такой толстый, что его можно соскабливать спичкой. Мрачная картина.
Но на какое-то время я абсолютно не видел этой мрачности, когда в "шестьдесят восьмую" мою камеру принесли телеграмму от Ларисы Богораз. Как живое прикосновение Истории. Понимаете, одно дело -- знать, что это было. И совсем другое дело, когда вдруг история материализуется листочком бумаги, где -- простите уж за высокие слова, но ведь и правда так -- принадлежащая Истории Лариса Иосифовна обращается конкретно к тебе, призывая не падать духом. Наверное, это не то же самое, что для них -- маузер Дзержинского. Но для меня очень не рядовым событием была та телеграмма.
Может, благодаря и ей тоже мой дух всё-таки в основном остался при мне. Даже когда приходилось сталкиваться с самой невероятной, нахрапистой ложью следствия, изо всех сил топившего правду в грязи и домыслах. Когда просто прямо написанные вещи объявлялись несуществующими. Когда утверждалось, что если написано "а" и написано "б", то сложить из них "аб" нельзя, невозможно. Когда чуть ли не вся мощь госбезопасности, от УВКР до Внешней разведки и от военных следователей до Департамента экономической безопасности, изо всех сил старалась нагромоздить "дело" и не заметить простую и ясную правду.
Они вообще как-то особенно отчаянно боролись именно с правдой. С правдой и со всем, что разрушало нагромождённую ими ложь. И они прекрасно осознавали, что лгут. Потому что не может нормальный, здоровый человек всерьёз утверждать, что книгой 1992 года издания невозможно было воспользоваться в 1998-м при работе над статьёй, ибо книга "была опубликована позже написания статьи".(1) И не способен здоровый человек, вдумчиво прочитав в журнале, что "в России налажено производство ХХХ", тут же честно подписать обвинение мне в том, что фраза "в России налажено производство ХХХ" не может быть получена из открытых источников. И приложить журнал в качестве доказательства.(2)
Собственно, они и не скрывали, что суть происходящего им вполне ясна. Настоящая, а не объявленная по РТР суть. В очередной раз показав руководителю следственной бригады, как из лежавшей на столе газеты получается якобы секретная фраза, записанная мне в обвинение, я спросил, тыча в обвинительное постановление:
-- Саша, ну неужели же ты не понимаешь, что всё это -- ерунда?
Саша ответил как-то сразу, ни на секунду не задумавшись:
-- Конечно, понимаю. Но я понимаю ещё и то, что ты сидишь уже год, и если я тебя сегодня выпущу, то завтра на твоё место должен сесть кто-то из нас. А мы сидеть не хотим. Поэтому сидеть будешь ты, а не мы.
По крайней мере -- честно. Спасибо, Саша, за откровенность. Я её оценил.
И так во всём. Только из лично знакомых мне по моему делу следователей и оперативников по итогам дела четыре лейтенанта стали старшими лейтенантами, два старлея -- капитанами, капитан -- майором, два подполковника -- полковниками, полковник -- генералом, а мечтавший о власти генерал -- заместителем губернатора области. Наверное, они считали, что это вполне оправдывает их борьбу против правды. Тем более, что теперь я сижу уже почти десять лет.
А потом за три дня до моего последнего, московского приговора пришло известие, что Лариса Богораз умерла. И я в камере "Лефортово" почему-то почувствовал, что мне как будто передали эстафету. Сам понимаю, что не по чину, что не по Сеньке шапка и кто я вообще такой. Даже не знаю, смогу ли выйти на площадь -- или боязнь перед повторением для моих близких всего того, через что они уже прошли, остановит меня. Но непонятным образом воспитанное с детства чувство ответственности (чувство долга, что ли?) всё равно заставляло ощущать, что эстафета всё-таки отдана, и её нужно нести дальше -- как умеешь, хотя бы не сдаваясь и рассказывая правду. И делать это нужно сейчас, не раздумывая, подхватил ли (подхватит?) палочку кто-то другой. Потому что кто-то всё-таки должен нести дальше этот -- не факел даже, так, маленький огонёк. Хорошо, если -- вместе. Но даже если и один – всё равно должен. Ведь из того же детства помнится: