«Вы несправедливо судите о пчелах. Пчела сначала видит яркие, красивые цветы, а потом уже берет мед. Что же касается всего прочего – равнодушия, скуки, того, что талантливые люди живут и любят только в сфере своих образов и фантазий, – могу сказать одно: чужая душа потемки.
Погода скверная. Холодно, сыро…
Будьте здоровы и счастливы».
Спустя два года появился в печати рассказ «Дама с собачкой» – один из лучших в мире рассказов о любви.
Свидания в гостинице, посыльный – «красная шапка», бегство из театра посреди спектакля. И опять – «они любили друг друга как очень близкие, родные люди…».
И женщина – молодая и не защищенная рассудком, не избежавшая трудной любви, любви, где страдание и счастье так перемешаны, что нельзя понять, где кончается одно и начинается другое.
Это был рассказ о том, чего не было и что могло быть между ними. Но она должна была быть другой.
И он написал ее, другую.
О такой женщине он мечтал, на такую любовь – сильную и горькую – был готов душой.
Лидия Алексеевна Авилова прочитала рассказ и в этой другой женщине себя не узнала.
1965
Переполненная чаша
В рассказе Чехова «Дама с собачкой» я очень люблю то место, где Гуров и Анна Сергеевна приезжают в Ореанду.
Они сидели на скамье, смотрели на море и молчали.
«Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет».
Читаю и всякий раз испытываю волнение.
Может быть, потому, что это состояние пережито не только Гуровым, но прежде всего самим Чеховым. Это щемящее «когда нас не будет», куда Чехов включил и себя и нас с вами… Оно так знакомо каждому, кто был у моря и слушал его равнодушный глухой шум.
Мир меняется, но человек сохраняет в себе главное – человеческое, и тончайшие движения его души неизменны.
Мы часто обращаемся мыслями к Чехову. К его книгам и самой личности. К Чехову, настолько не любившему наставительного тона, что многие современники не замечали идеи его произведения, считали, что она просто отсутствует, а его самого называли писателем без идеи и направления. Сейчас нам кажется это почти невероятным – читатель неизмеримо вырос и научился прочитывать идею, заложенную в образе, в самой ткани вещи.
И вот Чехов со своей нелюбовью к поучениям остается для нас очень близким. Не потому ли, что во всех его зрелых произведениях нет четко сформулированного вывода – resume? Это разрешает каждому взглянуть на прочитанное по-своему.
«Там же все написано», – отвечал он Качалову на вопрос, как надо играть Тригорина. Так он мог ответить критику и читателю, буде они обратились бы к нему с вопросом о его авторском отношении к выведенному в рассказе. Чехов не любил поучать в своих рассказах и повестях. Но в его письмах мы находим множество советов по самому разному поводу – советы житейские, медицинские, литературные. Впрочем, часто и они снабжены шуткой, оговоркой вроде: «Когда критикуешь чужое, чувствуешь себя генералом».
Выделяются его письма к братьям Александру и Николаю. Написанные в воспитательных целях, они представляют собой свод жизненных правил, коими, по мнению Антона Павловича, должен руководствоваться культурный человек. (Тут нельзя не вспомнить замечательное письмо Александра Сергеевича Пушкина, адресованное младшему брату Льву на пороге его самостоятельной жизни.) Письма Чехова братьям резки и серьезны. В них отчетливо выступает другой – мужественный и твердый Чехов. Этого Чехова знают меньше, чаще говорят о мягком, чуть ироничном, задумчивом. А на деле то был стержень, основа.
Именно этот мужественный Чехов пересек Россию, затеяв трудную поездку на каторжный в ту пору Сахалин.
Именно этот Чехов выходит из академии, узнав, что из нее исключен только что принятый Максим Горький.
Именно этот Чехов рвет с реакционным «Новым временем» и отходит от Суворина, с которым был связан годами дружбы.
«Воля чеховская была большая сила, – вспоминает его современник писатель Потапенко, – он берег ее и редко прибегал к ее содействию, и иногда ему доставляло удовольствие… переживать колебания, даже быть слабым.
Но когда он находил, что необходимо призвать волю, – она являлась и никогда не обманывала его. Решить у него – значило сделать».
У Потапенко же находим:
«…все было пережито им – и большое и ничтожное. И если полноте переживаний часто мешали его осторожность и как бы боязнь взять на себя всю ответственность, то причиной этого был талант.