«Елпатьевский говорит, что это чисто нервное, и дает бром»…
Затаив дыхание, я перевела взгляд на следующую страницу и прочла:
«4 Апреля, 6 ч. утра.
Сегодня и на моей улице был праздник. Третьего дня я послала Чехову свои рецензии при письме, а на другой день, т. е. вчера, он был у нас…»
Я позвонила Наташе Перепелицыной. Она удивилась, обрадовалась. Сказала, что понятия не имела об этом письме. Конечно, она приедет ко мне и мы вдвоем попытаемся прочесть подпись.
Ах, почему такие письма подписывают неразборчиво!..
Впрочем, пора привести его целиком.
«3 Апреля 1900 г. Ялта. Марья Николаевна!
Вы не пишете мне, и я не буду отправлять Вам писем, но не писать Вам здесь, в Крыму, я не в силах…
Сегодня мы проезжали мимо домика Эшлимана – ставни закрыты, пустота, неожившая еще зелень как-то мертвенно застыла на стенах. Да, все умерло, надежды, мечты, желания, волнения, и только ноет неугомонное сердце и рыдания подступают к горлу. Только оно не хочет успокоиться и разлюбить.
Завтра день моего рождения. Сейчас получила телеграмму, что А. К. не приедет. Еще бы! Будь мне не 59, а 29 лет, он конечно бы приехал, а исполнять желания 60-летней женщины даже смешно!.. А между тем сердце не мирится с этим, и я плачу, плачу целый день… Благо, что погода прекрасная и X. с МПе гуляет без конца. Могу на свободе плакать и писать, писать и плакать.
А теперь появилась еще какая-то новая болезнь – удушье. Нечем дышать. Это особенно страшно ночью, так и кажется, что вот-вот задохнешься.
Елпатьевский говорит, что это чисто на нервной почве, и дает бром, который, впрочем, что-то не помогает!.. Да, вряд ли я поправлюсь в Крыму!»
«4 Апреля, 6 ч. утра.
Вчера и на моей улице был праздник! Третьего дня я послала Чехову свои рецензии при письме, а на другой день, т. е. вчера, он был у нас, чтобы благодарить за них и сказать, что никогда ни одна критика не доставляла ему столько удовольствия и не вызывала столько интереса, как эта. Он называл эти рецензии искренними, правдивыми, что встречается не часто, и просил оставить у него на недельку, чтобы прочесть их Горькому. Он обещал познакомить нас с Горьким и достать билеты на Московскую труппу, которая приедет сюда исполнять пьесы Чехова под его непосредственным наблюдением. Он обещал часто заходить к нам и уезжать никуда не собирается.
Чехов произвел на нас самое хорошее впечатление – прост, натурален в высшей степени, ни малейшей позировки или самомнения.
Вчера же получила Ваше открытое письмо. Но, Боже мой, письмо ли это? Несколько деловых слов, и только. Бог с Вами!..
Зато, если бы Вы знали, какое милое письмо получила я от Зуева в ответ на посланную ему „Книгу взрослых“. Оно тронуло меня до слез. Убедительно прошу Вас написать мне немедленно его имя и адрес.
Ваша X. Ал. (далее неразборчиво)
Сейчас Клавд. Ник. сообщила мне, что Вы были больны и даже лежали в постели. Милая моя! Дорогая! Быть может, это было причиною того, что Вы не писали мне! Тогда простите мне все мои упреки!
Непременно напишите о здоровье.
X. шлет Вам привет».[1]
Вот письмо, счастливой обладательницей которого я стала. Письмо с обилием многоточий и восклицательных знаков. Со множеством неизвестных, начиная от адресата и кончая автором письма. А все эти таинственные сокращения – «А. К.», «X. с МПе». И некий «домик Эшлимана»! Одно было несомненно – письмо редкостное. Если бы даже в нем только упомянуто было имя Чехова, оно уже представляло бы интерес. Но Чехов, пришедший на другой день, чтобы благодарить за рецензии, сказать, что «никогда ни одна критика не доставляла ему столько удовольствия и не вызывала столько интереса, как эта…» …Чехов, просивший оставить эти рецензии «на недельку», чтобы показать их Горькому… Не станет ли это письмо новой страничкой в материалах о Чехове? Не прибавится ли что-то и к рубрике «Чехов – Горький»?..
В первое время я просто наслаждалась тем, что оно – мое. Я его перечитывала, почти выучила наизусть. Показывала друзьям, надеясь в дальнейшем поделиться находкой и с читателями – если удастся расшифровать все то неизвестное, что содержит в себе это письмо.
С друзьями проще. Они разглядывали хрустящие страницы, дивились, качали головами, ахали и безуспешно пытались прочесть неразборчивую подпись автора письма. Сама я давно в этом отчаялась.