…«В Ессентуки необходимо ехать через Харьков, и вот мы будем иметь счастье видеть Вас у себя. Я говорю мы, так как муж мой один из искренних поклонников вашего таланта, хотя и возражал на нашем последнем вечере чтения на Вашу заметку о банках. В чем состоял его протест, я не сумею Вам передать, так как ровно ничего не понимаю в его банковых делах и нахожу их настолько скучными, что удаляюсь обыкновенно в другую комнату, когда заходит речь о банках».
И это я прочла уже в Москве. А тогда, в доме Бекетовых, мне показали бережно хранимый сборник, составленный по инициативе Алчевской, при ее личном активном участии, учителями ее школы, – «Что читать народу?». В подзаголовке значилось – «Критический указатель книг для народного чтения. С.-Петербург. 1884».
Перелистав его, я обнаружила, что в сборнике были представлены не только рекомендованные книги, но и те, что получили отрицательный отзыв. В таком случае в краткой, но убедительной рецензии пояснялось, почему данная повесть (или рассказ) не заслуживает быть прочитанной народным читателем.
Представленная на Парижской всемирной выставке 1889 года, эта книга была удостоена высшего приза – золотой медали…
…Это ли не тема для высокой трагедии, для романа в чисто русском, классическом духе?!
Вспомните историю Инессы Арманд, актрисы Марии Федоровны Андреевой. Женщина высоких душевных идеалов порывает со своей средой. Уходит от обеспеченной беззаботной жизни, от роскоши и изобилия, становясь на тернистый путь революции, принимая сторону тех, кто борется за новое, идеальное общество.
Несовместимость душевного склада гибельна для двоих. Роковой исход предрешен. Когда любовь не слишком сильна, дело заканчивается разрывом. В ином случае – гибелью более слабого.
Трагедия семьи Алчевских для меня предстает в свете любви и слабости. Да, слабости банкира Алексея Кирилловича Алчевского перед высоким либерализмом жены, постоянно влиявшей на его деловой характер.
Негоциант, магнат, банковский воротила не смеет быть либералом, пускаться в ненужные сантименты.
Любовь к жене очеловечила, одухотворила машину, какую в идеале должен являть собою делец. Погибло дело, но человек возродился, гибелью заплатив за свое возрождение.
За окном было совсем темно, по стеклам шелестел дождь. Мы отказались от чая с кизиловым вареньем, предложенного нам гостеприимными хозяевами, и заспешили домой. Федор Семенович вызвался нас проводить. Пока он снаряжался, мы разглядывали картины в старинных рамах, на стенах гостиной – морские пейзажи. Елена Алексеевна сказала, что писал их ее отец, академик архитектуры Бекетов, – недавно в Харькове состоялась даже выставка его работ…
На улице Федор Семенович, вышагивая под своим черным зонтом, время от времени показывал нам дома, построенные по проекту его деда. На углу он задержался возле белого двухэтажного дома:
– Это здание тоже проектировал Бекетов, – сказал он. – Здесь помещалась школа Алчевской…
У входа висела табличка. Свет уличного фонаря позволил нам прочитать надпись:
«Средняя общеобразовательная школа рабочей молодежи № 10».
Федор Семенович рассказывал о Бекетове, о том, что отец его деда был родным братом деда Александра Блока, таким образом – прадед их…
Надо было опять разбираться в родстве. Мне это было уже не под силу. И пока Федор Семенович оживленно обсуждал с моей дочерью степень своего родства с Александром Блоком, я просто вдыхала сырой ночной воздух родного города. Дождь шелковисто шуршал о раскрытый зонтик, большая мокрая площадь перед нашей гостиницей блестела в темноте, как спина кита.
В ту ночь я долго не могла заснуть. В моей голове странно и прекрасно переплелись события и имена – Чехов, Алчевская, Ворошилов, Бекетовы, моя мама, письмо, посланное из Ялты семьдесят пять лет тому назад. Все это, отдельное и, казалось бы, несоединимое, вдруг соединилось, спаялось в единую цепь, обнаружив тесную связь минувшего с настоящим. Даже то, что в здании, где помещалась школа Алчевской, теперь вечерняя школа рабочей молодежи. Вряд ли Христина Даниловна мечтала о лучшем для себя памятнике!..
Кстати, почему бы не присвоить этой школе имя Алчевской?..
Мы покинули Харьков на другой день. Особенно синий и солнечный после ненастья, он показался нам очень долгим. Мы бродили по улицам моего детства, дольше обычного стояли возле дома, где я родилась, глядя на окна, за которыми давно уже шла своя жизнь и за стеклами виднелись банки с соленьями, закрытые марлей и перевязанные шпагатом. Из этого окна Наташа Перепелицына чуть не выпала, когда ей было два года, но я, уже пятилетняя, каким-то чудом удержала ее за пятку… И теперь мы с дочкой поднялись по щербатым мраморным ступенькам, заглянули в подъезд, где на беленой стене уцелел памятный мне с детства рельеф – вишневые ветки, с листьями и вишнями.