Таким образом, бушующее, стонущее или просто плещущее в ста футах ниже окна спальни море было с Флэнджем в трудные периоды его жизни, которые случались всё чаще; миниатюрная копия Тихого океана, чья невообразимая тяжесть постоянно кренила память Флэнджа градусов на тридцать. Если богиня Фортуна держит под контролем всю повернутую к нам сторону Луны, то, значит, думал Флэндж, где-то в Тихом океане должна быть странная и особо чувствительная, мерно пульсирующая глубоководная область, бездонная расселина, оставшаяся, когда Луна оторвалась от Земли. Вот примерно в такой расселине памяти обитал в одиночестве своеобразный двойник Флэнджа: маленький эльф, дитя Фортуны, лишенный наследства отпрыск, юный и нахальный, самая соленая морская душа, какую только можно представить, — твердый подбородок, желваки на скулах при скорости ветра шестьдесят узлов в шторм, и в дерзко оскаленных белоснежных зубах зажата чудесно вписывающаяся в картину веточка шиповника; он стоит на мостике, пока в рубке акустика идет азартная игра, несет ночную вахту дежурного по кораблю вместе с сонным старшиной, верным рулевым и жутко сквернословящей радарной сменой, мчится в открытый океан за ущербной Луной по ее следу на водной поверхности. Правда, как ведет себя Луна в шторм на скорости в шестьдесят узлов — оставалось вопросом открытым. Но так ему это запомнилось: вот каким был Деннис Флэндж в расцвете лет без нынешних первичных признаков среднего возраста, и — что гораздо важнее — так далеко от Джексон Хайтс, как никто другой, хотя он и писал Синди каждый божий вечер. Впрочем, тогда его брак тоже был в расцвете, а сейчас у него выросло небольшое пивное брюшко, волосы начали выпадать, и Флэнджа до сих пор немного удивляло, почему это произошло, — так же как удивлял его Вивальди, повествующий об удовольствиях, и Рокко Скварцоне, булькающий своим мускателем.
На середине второй части в дверь позвонили, и Синди маленьким блондинистым терьером стремительно скатилась вниз на звонок, успев по дороге бросить злобный взгляд на Рокко и Флэнджа. То, что обнаружилось за открытой дверью, больше всего напоминало толстую и приземистую обезьяну в морской форме с похотливо-плотоядными глазками. Синди потрясенно выпучилась.
— Нет, — вырвалось у нее со стоном. — Поганый ублюдок.
— Кто там? — спросил Флэндж.
— Хряк Бодайн, вот кто, — ответила Синди в панике. — Через семь лет все тот же твой добрый сальноглазый придурковатый приятель Хряк Бодайн.
— Привет, крошка, — сказал Хряк Бодайн.
— Старина, — завопил Флэндж, поднимаясь. — Заходи, выпьем. Рокко, это Хряк Бодайн. Я тебе про него рассказывал.
— Ну нет, — заявила Синди, перегораживая проход. Флэндж, скорбный брачной жизнью, выработал собственную систему предупреждающих сигналов, подобную той, которую вырабатывают эпилептики. Один из таких сигналов он услышал сейчас.
— Нет, — прорычала его жена. — Вон. Брысь. Катись. Ты. Проваливай.
— Я? — спросил Флэндж.
— И ты, — ответила Синди, — и Рокко, и Хряк. Три мушкетера. Выметайтесь.
— Ох, — простонал Флэндж. Через это они уже проходили. И каждый раз все заканчивалось одинаково: у них во дворе находилась заброшенная полицейская будка, которую когда-то поставили легавые округа Нассау, чтобы засекать тех, кто превышает скорость на шоссе 25А. Будка настолько пленила Синди, что в конце концов она обустроила ее, посадила вокруг плющ, прилепила внутри репродукции Мондриана[29] и после каждой бурной стычки отправляла туда Флэнджа на ночлег. Самое смешное, что Флэнджу было уютно и там, он почти не видел разницы: будка в высшей степени напоминала утробу, а Мондриан и Синди, как он подозревал, были духовными братом и сестрой — оба строгие и логичные.
— Ладно, — сказал Флэндж, — я возьму одеяло и пойду спать в будку.
— Нет, — рявкнула Синди. — Я сказала — прочь, и значит, ты катишься прочь. Из моей жизни, вот что я имею в виду. Целый день хлестать бормотуху с мусорщиком — само по себе достаточно хреново, но Хряк Бодайн — это уже чересчур.
29