тысячи и тысячи звезд, которые освещают ночь пустыни, и на рассвете 31-го, мой
друг разбудил меня.
Наши спальные мешки были мокрыми. Я спросил его, неужели это дождь, и
Фреди ответил, что да, как это бывает в Атакаме почти каждое 31 марта ночью,
прошел легкий и осторжный дождь. Поднявшись на ноги я увидел, что вся
пустыня была интенсивно красного цвета, покрытая крошечными цветами цвета
крови.
- Вот они. Розы пустыни, розы Атакамы. Они всегда здесь, скрытые под соленой
землей. Их видели все - атакаменьос, инки, испанские конкистадоры, солдаты
Тихоокеанской войны и рабочие селитряных рудников. Всегда они здесь и цветут
только раз в году. К полудню солнце сожжет их. – сказал Фреди и записал что-то
в свою тетрадь.
Это был последний раз, когда я видел моего друга Фреди Таберну. 16 сентября
1973 г., пять дней спустя после фашистского военного переворота, взвод солдат
отвел его на один из пустырей окраин Икике. Он едва мог передвигаться, ему
сломали многие ребра и руку, и он почти не мог раскрыть глаз, потому что все его
лицо было превращено в один сплошной синяк.
- В последний раз, вы признаете себя виновным? – спросил адьютант генерала
Арельяно Старка, который наблюдал эту сцену со стороны.
- Я признаю себя виновным в том, что был студенческим руководителем,
социалистом и защищал законное правительство, - ответил Фреди.
Военные убили его и зарыли тело в никому не известном месте пустыни. Через
несколько лет, в одном из кафе Кито, один из переживших этот кошмар, Сиро
Валье, рассказал мне, что Фреди встретил пули пением в полную грудь
социалистической «Марсельезы».
Прошло двадцать пять лет. Наверное, Неруда был прав, когда написал: «Мы уже
никогда не станем теми, кем были тогда», но в память о моем товарище Фреди
Таберне я продолжаю записывать чудеса света в тетрадь с картонной обложкой.
ШАЛОМ, ПОЭТ
Я никогда не встречался с еврейским поэтом Абрамом Суцкевером, но маленький
томик его стихов, переведенных на испанский, всегда со мной, где бы я ни был.
Я восхищаюсь теми, кто сопротивляется, теми, кто сделал из глагола
«сопротивляться» собственные плоть, пот и кровь, и кто доказал без кривляний,
что можно жить, и жить стоя, причем даже в самый худший из моментов.
Абрам Суцкевер родился в один из дней июля 1913 года в Сморгони, небольшой
деревушке в окрестностях Вильны, столицы Литвы. Научился называть
маленькие чудеса своего детства на идише и по-литовски, и незадолго до того, как
ему исполнилось семь лет – наконец еврей и приговорен к дороге – его родители
должны были переехать в сибирский город Омск, и там он встретился с
киргизским – единственным языком, годящимся для описания меланхолической
природы Сибири.
Бескрайнее небо, волчий вой, ветер, тундра, березовые рощи и его отец,
вырывающий ноты из ностальгической скрипки – все это стало источником
первых стихов Суцкевера, и жизнь, ожидавшая юного поэта, не была устлана
розами.
В девятилетнем возрасте, после смерти отца, он вернулся в Вильну, которая, как и
все восточноевропейские города со значительным еврейским присутствием, была
центром культурного сияния. Эйнштейн и Фрейд часто посещали этот город,
именовавшийся в те годы «балтийским Иерусалимом», для того чтобы прочтать
лекции и развить свои теории. Издавалось множество литературных, научных и
политических журналов. Влияние этической мысли просвещенной Вильны
пересекало границы, и длилось это пока рык нацистской бестии и немецкое
вторжение в Польшу не положили начало Второй Мировой войне.
Корабли могут тонуть на земле?/ Я чувствую, как под моими ногами тонут
корабли, написал Суцкевер и вскоре испытал первые последствия
кораблекрушения; немцы оккупировали Литву и евреи были согнаны в гетто.