В течении многих лет Малы Лосины был моим тайным раем, был пока не
произошло что-то непоправимое, пока не возникло какое-то странное
предчуствие, чего никто из моих друзей не смог мне объяснить, но это особенно
замечалось в перемене настроения или молчании, когда речь заходила об истории
страны.
Когда дикость сербского национализма вытащила из музеев обмундирование
«четника» и дикость национализма хорватского облачилась в «усташа», остров не
остался в стороне от конфликта.
Ольга закрыла двери своего сердца для фламенко и двери своего пансиона для
всех, кто не хорват. Один из наступивших дней застал Панто марширующим в
одиночку по улицам Арататоре, неся с собой сербский флаг и старую ненависть,
смешанную с алкоголем. Веселый полуграмотный парень, еще недавно игравший
на аккордеоне, повторял теперь бредовые речи, присущие всем на свете
националистам и в которых особенно нападал на еврея Левингера, обвиняя его в
том что тот – босниец, и поэтому является исламским фундаменталистом. Стан
уехал в Любляну и от его красивого дома остались только фотографии,
изувеченные ножницами отчаяния. Гойко и Владо тоже покинули остров,
запуганные Панто, который пытался заставить их составить ему кампанию в его
грустном параде во имя великой Сербии и Ольгой, увидевшей в них
православную угрозу для своей великой католической Хорватии.
Левингер перед самой сербской осадой переехал в Сараево. Оттуда он написал
мне исполненное боли письмо: «нам не хватило по крайней мере двух поколений,
чтобы освободиться от рака национализма, единственным симптомом которого
является ненависть».
Каждый раз, когда я вижу на карте пятнышко Малы Лосины, я знаю, что остров
остался там, в Адриатическом море, но я знаю еще, что потерял его навсегда. Что
случилось? Я знаком с историей Балканов, но не могу понять современной
проблемы, и я уверен, что большинство сербов, хорватов, черногорцев, косоваров,
словенцев, боснийцев и македонцев тоже не понимают ее, потому что
единственное, что они познали – это умелая манипуляция официальной историей,
той, которую всегда пишут победители.
Может быть, как указывает в своем письме Левингер, у этих двух поколений,
которых не хватило, нашлось бы достаточно решимости посмотреть в глаза своей
полной страдания истории, для того чтобы всегда братская идея справедливости
открыла путь единственно возможному выходу – тому, который превосходит
ненависть и утверждает разум.
Мне больно за потерянный остров, и его история напоминает мне о том, что
народы, не знающие своей истории, легко становятся жертвами мошенников,
ложных пророков и обречены на повторение старых ошибок.
БЕЛЫЕ РОЗЫ СТАЛИНГРАДА
Я так и не понял, красивый город Москва или нет: красота городов – это лишь то,
что они отражают в глазах своих жителей, а москвичи постоянно смотрят вниз,
будто пытаясь вновь отыскать неожиданно ушедшую у них из-под ног землю.
Нет ничего печальнее стариков, которые втянув голову в плечи и неотрывно глядя
в асфальт, уже совершенно ничего не ждут, разве что того, чтобы какая-нибудь
сердобольная душа купила у них одну из тысяч безделушек, разложеных на
платках, полотенцах, покрывалах или остатках свадебных нарядов. У многих из
них на отворотах видны награды и моя переводчица помогает мне понять
значение каждого из этих остатков иконографии бесславно и безвременно павшей
страны: старик, который несмотря на жару закутан в старое пальто – Герой
Социалистического Труда, другой, его сосед, время от времени делащий глоток из
завернутой в газетную бумагу бутылки - Герой Советского Союза. Оба старика,
среди чашек из сомнительного фарфора, ложек и книг, названия которых мне не
понятны, предлагают прохожим десятки символов славного коммунистического
прошлого.
Мы подходим к старушке, привлеченные, наверное, красотой девушки, которая
улыбается нам со старой черно-белой фотографии. Она замечает это и своими
грубыми руками, в переплетении вен и морщин которых угадываются
крестьянские корни, берет и протягивает нам этот портрет в деревянной рамке.