В тумане возвышалось передо мной, точно призрак, высокое каменное здание, и, несмотря на строгую архитектуру фасада, на заволакивавшую его мрачную, фантастическую дымку, оно показалось мне приветливым и гостеприимным, и это сразу меня успокоило.
«Должно быть, — подумал я, — здешние хозяева большие домоседы; они как бы приглашают вас зайти: недаром дверь гостеприимно отворена».
Итак, я вошел, осторожно, как нельзя более учтиво, со шляпой в руке, любезно улыбаясь и даже сочиняя заранее галантный комплимент для хозяйки дома, — и вдруг очутился на пороге большого зала под застекленной крышей, сквозь которую пробивались мертвенно-бледные лучи света.
На колоннах висели пальто, шарфы, шляпы.
По всему залу были расставлены мраморные столы.
За столами сидели какие-то люди солидного вида, вытянув ноги, откинув голову, с неподвижным взглядом, и, казалось, о чем-то размышляли.
Глаза у них были пустые, лица землистые.
Возле каждого лежали раскрытые портфели и папки с бумагами.
И я понял тогда, что хозяйка этого дома, где я ожидал встретить радушный прием, — Смерть.
Я внимательно рассмотрел собравшихся.
Несомненно, большинство из них, чтобы избавиться от докучной жизненной суеты, покончили со своей плотыо, надеясь хоть немного улучшить свое состояние.
Слушая, как шумит вода в медных кранах, вделанных в стены для ежедневного омовения этих бренных останков, я вдруг уловил стук колес. Прямо к дому подкатила карета. Вспомнив, что меня ждут на деловом совещании, я решил воспользоваться удачным случаем и вышел на улицу.
У самого подъезда из экипажа вылезла ватага подвыпивших школьников, которым хотелось воочию увидеть Смерть, чтобы поверить в ее существование.
Я подозвал пустую карету и сказал кучеру:
— К пассажу Оперы.
Когда мы проезжали бульварами, небо стало еще пасмурнее, тучи заволокли горизонт. Тощие деревца, похожие на скелеты, протягивали черные сучья, как будто пальцем указывая сонным полицейским на подозрительных прохожих.
Карета ехала быстро.
За оконным стеклом мелькали смутные тени, сливающиеся с потоками дождя.
Прибыв на место, я соскочил на тротуар и вошел внутрь крытого пассажа, запруженного суетливой толпой.
В самом конце, как раз против меня, я увидел вход в кафе (впоследствии оно сгорело во время знаменитого пожара, ибо все в жизни исчезает, как сон); кафе помещалось в глубине большого мрачного сарая под широким навесом. Струи дождя, падая на стекла свода, еще более затемняли тусклый дневной свет.
«Вот где состоится наша деловая встреча, — подумал я. — Они ждут меня с бокалами в руках, со сверкающим взглядом, презирая превратности Судьбы».
Я повернул ручку двери и вдруг очутился в большом зале под застекленной крышей, сквозь которую пробивались мертвенно-бледные лучи света.
На колоннах висели пальто, шарфы, шляпы.
По всему залу были расставлены мраморные столы.
За столами сидели какие-то люди солидного вида, вытянув ноги, откинув голову, с неподвижным взглядом, и, казалось, о чем-то размышляли.
Лица у них были землистые, глаза пустые.
Возле каждого лежали раскрытые портфели и папки с бумагами.
Я внимательно рассмотрел этих людей.
Несомненно, большинство из них, чтобы избавиться от нестерпимых мучений совести, давно уже покончили со своей «душой», надеясь хоть немного улучшить свое состояние.
Слушая, как шумит вода в медных кранах, вделанных в стены для ежедневного омовения этих бренных останков, я вдруг вспомнил стук колес наемной кареты.
«Должно быть, — подумал я, — тот кучер совсем одурел, если, проехав столько улиц и перекрестков, ухитрился привезти меня на прежнее место. А все-таки (даже если произошла ошибка) должен признаться, что этот зал производит ЕЩЕ БОЛЕЕ ЖУТКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧЕМ ПЕРВЫЙ!..»
Тут я тихонько притворил за собой стеклянную дверь и возвратился домой, твердо решив, вопреки всем правилам, — что бы мне ни грозило, — никогда больше не вести никаких финансовых операций.
Перевод М.Вахтеровой
НЕТЕРПЕНИЕ ТОЛПЫ
Посвящается Виктору Гюго
Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,
Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли.
Гласные ворота Спарты с тяжелыми створами, примкнутыми к городской стене, точно бронзовый щит к груди воина, были раскрыты на гору Тайгет. Пыльные склоны багровели в холодных осенних лучах заката, и людям, стоявшим на крепостной стене города Геракла, казалось, будто на пустынном кряже в этот зловещий вечер свершается кровавое жертвоприношение.